Короткие дневниковые записи русского паломника на Святой Горе

Предисловие

В наше время зарубежными поездками вряд ли кого удивишь. Сейчас, наверное, не осталось на земле ни одного уголка, где бы ни ступала нога человека.

Но есть ещё на земном шаре такие удивительные места, куда определенной, значительно большой группе людей невозможно попасть даже за огромные деньги.

- Ты обязательно должен поехать на Афон,- сказала мне жена, прочитав очередную книгу протоирея Александра Торика. - Это жизненно необходимо.

- Так ведь туда многие отправляются за исцелением душевных и физических недугов, а у меня, слава Богу, всё в порядке! Стоит ли беспокоить святые места присутствием там очередного туриста? Ведь я пока не чувствую душевной тяги показаться там?

Дело совсем не в том, что я считаю себя недостаточно крепким в вере, и иногда, особенно в минуты душевных угнетений, меня посещают беспокойные мысли, свойственные некоторым воинствующим или полу воинствующим атеистам, вроде моего друга Виталия А.., смело разглагольствующим о существовании Бога из материалистических представлений.

Просто, как я честно сознался себе потом, моё нежелание ехать на Святую Гору, было вызвано элементарной боязнью того, что на Афоне мне откроется такая неопровержимая истина, после которой мои представления о богатстве, достатке, счастье, работе, друзьях, знакомых изменятся настолько, что придётся кардинально менять свою крепко устоявшуюся жизнь. К таким глобальным переменам в судьбе, если им будет суждено случиться, я не был готов в тот момент.

Вскоре у меня неожиданно заболел желудок, и врачи никак не могли установить причину недомогания, которую не могут распознать по сей день, не смотря на всю их премудрую медицинскую аппаратуру, стоящую не один миллион рублей. Причём все анализы и исследования были идеальными, а желудок беспокоил меня.

Но даже после этого на Афон я собирался три долгих года! Для этого потребовалось потрудиться заменить давно просроченный заграничный паспорт старого образца, до которого у меня всё время никак не доходили руки, на современный биометрический, со сроком действия в десять лет, затем созвониться с паломническим центром ООО "Святая Гора", который организует поездки в Грецию, выслушать сбивчивые и взволнованные рассказы сослуживцев о посещении ими Афона в недалеком прошлом, прочитать книги "Восемь дней на Афоне", "Восхождение. Флавиан", несколько статей паломников в интернете на заданную тему.

Убедившись в том, что мне действительно надо ехать в Грецию, в июле 2011 года я отдал документы в ООО "Святая Гора" для оформления поездки на Афон и стал готовиться к перелёту в Салоники.

Добрый сослуживец, бывший на Афоне два раза, принялся настойчиво опекать меня в этих приготовлениях и вручил список вещей, которые необходимо взять на Святую Гору.

Первым в списке значился рюкзак, который я ринулся искать в магазине "Спортмастер", но не один из представленных этой торговой точкой рюкзаков мне не понравился: одни были слишком маленькими, другие чересчур большими (я искал рюкзак не броской расцветки, не меньше 40 и не больше 55 литров).

До поездки остался один день (суббота), а у меня из обширного списка вещей были куплены в "Экспедиции" только: быстровысыхающее полотенце; складная вилка-ложка (которая мне на Афоне абсолютно не пригодилась, хорошо хоть, что она ничего не весила и занимала минимум места в рюкзаке); термокружка с изображением волка (тоже не пригодилась); освежающие салфетки в упаковке с липким клапаном; записная книжка.

В последний день перед отлётом надо было купить: рюкзак, обувь (ботинки или кроссовки), тапочки для душа, головной убор (бейсболку или бандану), мыло (хозяйственное для стирки вещей и обычное для мытья), мочалку, зубную пасту, зубную щётку, нож, фонарь с динамо, аптечку, влагоотталкивающую ветровку с капюшоном, три черных майки, темную рубашку с длинными рукавами (на Афоне заходить в монастырь в светлых рубашках с короткими рукавами запрещено), фотоплёнку, дополнительную флэшку для цифрового фотоаппарата с памятью не менее 2 гигабайт.

Накануне субботы, в вечернюю пятницу, я заехал в паломнический центр «Святая Гора", что в Черниговском переулке, чтобы забрать документы, но дверь паломнической конторы была закрыта. У входа стоял седой монах и куда-то звонил по мобильнику.

- Виктор, ты где ходишь? Жду тебя уже полчаса. Давай, подходи быстрей.

Мне тоже нужен был руководитель фирмы Виктор Кусков, который должен был передать мне с рук на руки загранпаспорт с шенгенской визой, разработанный им маршрут моей паломнической поездки, билеты на самолёт и греческую сим-карту.

Рядом была открыта дверь музея Игоря Талькова, и в ожидании Виктора я посмотрел вещи, документы певца, потом зашел в церковную лавку и купил последний номер "Русского дома", чтобы почитать журнал в самолёте. Кстати, этот журнал пропутешествовал со мной по всему Афону, в кельях у меня просили почитать его русские монахи и паломники.

Пришел Виктор, вручил мне документы, и пока он заполнял какие-то бланки, мы разговорились с монахом. Отец Серафим, так звали монаха, недавно приехал с Афона на лечение. Он келейник, много лет прожил на Святой Горе в одиночной келье и считался, как уверил меня Виктор, старцем, провидцем.

В ответ на эти хвалебные слова о. Серафим в шутку распушил свою седую бороду и принял величественную осанку. " Удивительно добрый человек,- подумал я тогда, глядя на его лучезарную улыбку.- Неужели на Афоне все монахи такие вот?"

Вообще-то, я собирался на Афон, по советам бывалых, либо весной, либо осенью. Очень мне не советовали ехать туда летом, особенно в августе, когда жара в горах переваливает за сорок градусов, высыхают горные ручьи, пересыхают многочисленные речушки и источники, но пути Господни неисповедимы, видно Богу было угодно, чтобы я поехал в святое место в самый жаркий месяц года.

И вот ведь как получилось! Один единственный раз в году монахи Лавры (территориально Святая Гора приписана к этому главному монастырю полуострова) поднимаются крестным ходом на самую вершину Афона, где всю ночь служат литургию и после её окончания причащают счастливых паломников, у которых хватило веры, сил и воли подняться на вершину. Официально литургия на вершине горы служится только в день Преображения Господня. В этом году этот праздник был девятнадцатого августа. И вот там, на самой макушке горы, стоя у огромного креста, пробитого, иссеченного многочисленными молниями, надёжно закрепленного толстыми металлическими тросами за камни скалы, сопротивляясь сносящему с ног холодному ветру, слушая слова горячей молитвы, засыпая в ознобе, свернувшись от холода в калачик на туристическом коврике в каменной расщелине над самым краем бездонной пропасти, наблюдая за облаками, которые плывут в сторону Эгейского моря у тебя под ногами, вкушая Святые Дары после литургии, я думал: " Как хорошо, что Господь привел меня на Святую Гору именно в этот день! Тысячи паломников, устремляясь на Афон, не всегда удостаиваются Богом быть на Святой Горе в Преображение. Как тут усомниться в том, что это произошло не случайно!" Но о восхождении на Святую Гору и пережитом там, я расскажу чуть ниже и весьма обстоятельно, тем более, что пока ещё не забыты яркие переживания и картинки того удивительного подъема, сохранились дневниковые записи, которые я вёл ночью, лёжа на остывшей, леденящей тело скале, с включенным налобным фонариком.

Находясь в офисе “Святой Горы” я спросил у его руководителя:

- Виктор, посоветуй какую обувь купить, чтобы не жарко было, и змеи не смогли её прокусить? А то - разное пишут. В это время змеи в горах просто кишмя кишат!

- Ты знаешь, сколько раз был на Афоне и всего один раз видел змею... которую пожирал огромный кот недалеко от Кареи (столица Афона). Причём он так жадно её ел, что никого ближе метра к себе не подпускал.

- А к нам в кельи змеи иногда заползают, - подал голос о. Серафим. - Покажите свою обувь.

Я вытянул из-под стола свои разношенные летние сандалии, о. Серафим внимательно оглядел их и вынес вердикт:

- То, что надо. На Афоне хорошая обувь для паломника и монаха является жизненно важным предметом. Ведь большую часть времени на Афоне придётся простоять на службе и проходить по горным тропам. Она, эта обувь, должна быть не новой, в меру разношенной и прочной. Носок и пятка должны быть из толстой кожи и желательно, чтобы обувь фиксировала голеностоп. Тогда шансы вывихнуть ногу во много раз уменьшаются.

Эх, о. Серафим, что бы было, если бы я послушал вас и поехал на Афон в этой обуви? При внимательном осмотре сандалий, уже дома, я обнаружил, что одна подошва дала едва заметную трещину и скорее всего, мои сандалии развалились бы в первый же день на каменистой тропе, а обувь на полуострове приобрести совершенно негде: босиком ходить по раскаленным, острым камням тоже невозможно. Об обуви для Афона расскажу чуть позже и если бы не моя мудрая жена, которая настояла на покупке хороших кроссовок, моё путешествие по Святой Горе закончилось бы в первый день.

Впрочем, о. Серафим не мог знать, что я уже через четыре дня, с девяти утра и до восьми вечера, буду идти без еды и отдыха от самой кромки моря (от пристани монастыря Святого Павла) по каменистой тропе, уводящей меня всё выше и выше к небу - к самой верхней точке полуострова, к вершине Афона.

- Отче, а как там ведут себя греческие националисты по отношению к русским? Слышал, что и в монашескую среду эта тема проникла.

- К русским там относятся очень тепло. Сами убедитесь.

Я опасался не зря. В разные периоды существования монашеской республики у греков возникали мысли ограничить число русских монахов и паломников на Святой Горе, и это не смотря на то, что в результате русско-турецких войн Греция упрочила своё международное положение, хотя о влиянии Турции здесь напоминает очень многое. Даже внешний вид эллинов изменился в результате многовековой ассимиляции их турками.

- Вы в монастыре Ватопед будете?- спросил о. Серафим.

- Конечно! Диамонтирион (специальный афонский паспорт) мы ему забронировали как раз от Ватопеда, - ответил за меня Виктор.

- Тогда обязательно приложитесь к иконе Богородицы "Отрада" или "Утешение".

Она находится в левом пределе храма, увидите лесенку, ведущую вверх, поднимитесь. Её иногда, правда, закрывают, тогда попросите монахов, чтобы открыли. Великая икона, не раз помогала моим знакомым (прим. автора: история иконы крепко соединена с Ватопедским монастырем, а так же с императором Феодосием Великим, сын которого, Аркадий, упал с корабля в море во время бури. Беда эта случилась в 395 году близ монастыря. Корабль едва пристал к афонскому берегу. Путники Аркадия тщетно искали бездыханное тело в прибрежной полосе, совсем уже отчаявшиеся, они хотели вернуться на корабль. В последний миг внимание всех привлек куст. Когда все подошли к нему поближе, то увидели царевича, спокойно спавшего в тени куста. Он рассказал своим друзьям, что спасло его заступничество Богородицы, к которой он успел обратиться в последнюю секунду жизни перед явной погибелью. Император Феодосий Великий помог созданию обители на месте чудесного спасения сына. Монастырь назвали Ватопед, что в переводе с греческого означает "куст отрока". В алтаре соборного храма поставили образ Пресвятой Богородицы и дали иконе имя "Отрада", через годы добавилось еще одно слово - "Утешение". Это случилось после того, как чудотворный образ спас Ватопедский монастырь от разбойников и разграбления, такое нападение было совершено в 807 году. Икона "Отрада" или "Утешение" очень почитаема в России, в разных наших храмах есть много списков с неё).

На прощание Виктор вручил мне два пакета с лекарствами для Ватопедской братии.

- Виктор, подпиши пакеты, кому я конкретно должен передать лекарства.

Кусков взял ручку и написал на одном пакете "о. Феодоху", тому самому монаху, грузину по происхождению, который в документальном фильме Аркадия Мамонтова комментировал сюжеты фильма о Честном Поясе Богородицы), на другом пакете вывел печатными буквами "о. Косьме".

- Как я по Афону буду передвигаться один, совсем не зная греческого языка?- недоумевал я, растерянно разводя руки в стороны.

- Ничего, с Божией помощью справишься. Пресвятая Богородица поможет тебе в своём Уделе,- утешил меня Виктор. - Кроме того, на Афоне бывает много русских. В случае чего - подскажут.

Мы стали прощаться, о. Серафим прочитал молитву о путешествующих, троекратно перекрестил меня, и я с тяжелым от раздумий сердцем отправился домой.

Москва в этот вечерний августовский час заметно притихла. Многие москвичи были в отпусках, а те, что собирались на дачу, уже уехали из города. Через сутки (с небольшим) и мне предстояло отправиться в дальнюю поездку в незнакомую страну.

Утро субботы началось с того, что мы долго искали список, по которому надо было закупать вещи для поездки. Он нашелся неожиданно - лежал в моём заграничном паспорте, откуда его и выудила супруга.

В большом магазине туристических товаров "Ролл-Холл" на "Тульской" мы пробродили четыре с половиной часа и приехали домой совершенно выжатыми, но зато с полным набором необходимых путнику, паломнику аксессуаров.

В "Ролл Холле" был куплен аккуратный тёмно-синий рюкзак объемом 40 + 5 литров, поясной ремень с сумкой для денег, налобный фонарик на двух пальчиковых батарейках, лёгкие и прочные тёмные брюки американского производства, три чёрных майки, тёмная рубашка с нагрудными карманами и длинными рукавами. Долго искали подходящую обувь, хотя я противился этому: у меня в гардеробе много кроссовок, но жена настаивала на покупке горной обуви. В кожаных горных ботинках мне было бы жарко, специальные сандалии для ходьбы по горам тоже не подходили, так как мы боялись змеиных укусов. В поисках нужной спортивной обуви мы три раза обошли весь "Ролл Холл", пока один продавец, видя наши мытарства, не сжалился над бедными покупателями и предложил нам купить чёрные трековые кроссовки "Саломон" с вентилируемым верхом.

Я примерил эти чудо-кроссовки и моя нога оказалась плотно сжатой мягким ободком обуви. Шнурки затягивались удобным пластиковым замком, который прятался в специальный кармашек на язычке кроссовок. Пятка была широкая с крупным и глубоким квадратным протектором, что, как мы рассудили, должно обеспечить хорошую сцепку ноги с неровной каменистой горной тропой. Так оно на Афоне и случилось, о чем я не один раз в SMS благодарил супругу и мысленно говорил "спасибо" продавцу "Ролл Холла".

Мне настолько понравились кроссовки, что я тут же надел их на ноги и до самого дома вышагивал в этой обуви, приятно пружиня обновкой.

Салоники - Уранополис

14 августа 2011 года. г. Уранополис.

Начинаю вести дневник своей поездки на Афон.

Мобильник показывает пятнадцать минут первого по греческому времени, значит, уже наступило пятнадцатое августа. В Греции время от московского отличается на один час, то есть у нас в Москве сейчас пятнадцать минут второго и мои родные, наверное, уже спят, а мне не спится от впечатлений и переживаний первого дня поездки, хотя зверски устал от перелета и волнений.

Отель "Принцесса", куда меня поселили, находится в пятнадцати минутах ходьбы от центра Уранополиса, где я должен был, как задумывали организаторы поездки, остановиться в отеле "Македония", но там не хватило мест, и хозяин отеля отвез меня на окраину городка. В Греции многие виды коммерции монополизированы, это относится, в частности, и к гостиничному бизнесу - отель "Принцесса", как и ещё несколько отелей городка принадлежит хозяину "Македонии", поэтому его здесь все знают и уважают. Номерок мне достался маленький, но чрезвычайно уютный и, видимо, недавно отремонтированный, так как всё здесь блистает новизной и чистотой.

Включил свет и прошел на балкон, а там, в двух метрах от перил, возвышается подсвеченная прожектором гранитная скала.

Сразу подумал о змеях, которые могут спуститься по этой скале ко мне в номер. Ну что мне эти змеи дались? Прямо, змеефобия какая-то началась, право слово! И вдруг я увидел кошку, худую, серую, длинноногую, которая не спеша бродила вдоль скалы у самого её подножия. Породу кошки определить не удалось - таких кошек я в России не видел.

- Кис, кис, кис, - позвал я ласково.

Кошка удивлённо подняла голову и потом гордо, с каким-то подчёркнутым пренебрежением к зовущему, проследовала в сторону соседнего балкона. Видимо, в Греции кошек подзывают к себе как-то совершенно по - другому. "Что она тут делает? Наверное, змей ловит, - предположил я, вспомнив рассказ Виктора Кускова при нашей последней с ним встрече.

Свет прожектора, отражаясь от полированной стены гранита, слепил глаза. Я чуть прищурился: на отвесном боку скалы каким-то непостижимым образом зацепились за трещины колючие кустики терновника, а по самому её верху разбросали шершавые телеса чахлые, кривоствольные деревца, пустившие свои корни в растрескавшиеся скаты горы. Из некоторых трещин эти корни выглядывали наружу, словно пытаясь зацепиться своими уродливыми крючковатыми руками за обитателей гостиницы и утащить их к себе в камни.

Но надо (пока ещё не забыл детали) записать всё по порядку: о том, как я добирался до Уранополиса, как ехал от аэропорта "Македония" два с половиной часа в кромешной темноте по извилистой горной дороге, где водителю нашего микроавтобуса "Мерседес", чтобы обогнать очередную, ползущую впереди малолитражку, приходилось истошно сигналить и нервно моргать фарами, резко ускоряться перед обгоном и почти перед самым капотом оставшегося позади тихохода перестраиваться на свою полосу, потому-что из-за поворота по встречке на нас неожиданно вылетал слепящий глаза автомобиль. Греки после выходных возвращались в Салоники с дач и от родственников, живущих в горных деревушках, небольших городках полуострова Халкидики, с праздника Успения Богородицы, который в Греции отмечается на две недели раньше установленного срока, по новогреческому календарю.

В некоторых местах этой дороги я начинал молиться и просить Богородицу, о том, чтобы она помогла нам благополучно добраться до Уранополиса, и дальше до своего Удела.

И тут в памяти всплыла одна забавная притча, заставившая улыбнуться в середине этой трудной дороги.

У ворот рая стояли два путника: один из них был священником, другой водителем афонской маршрутки.

Водителя Спаситель отправил в рай, а священника попросил задержаться.

- Почему так, - недоумевал священник, - я всю жизнь молился Богу, соблюдал все заповеди, читал проповеди мирянам?

Тогда Спаситель ответил:

- Когда ты читал в храме проповеди, вся паства тихо дремала под них, а когда водитель вёл по дороге свою маршрутку, все пассажиры усиленно молились Богу.

В гостиничной тишине вспомнился вдруг отрывок разговора с о. Серафимом и Виктором Кусковым в Москве, когда я настойчиво выспрашивал у них, с каким старцем мне лучше поговорить на Афоне, хотя сам не знал на какую тему мне надо бы с ним поговорить, какие вопросы задать.

- Да, вот, с о. Серафимом поговори, чем он тебе не старец? Какие ты хотел старцу вопросы задать? - спрашивает Виктор.

Отвечаю:

- Не знаю, ещё не определился. Например, как детей воспитывать, как избежать наркомании и пьянства. Может на Афоне ещё что откроется.

- Ну почему, кто ни едет на Афон, то обязательно им старца подавай? - слегка возмущается Виктор.- Ты что, сам не знаешь, что наркотики и пьянство для православного являются отступлением от веры?

- Конечно, знаю!

- Ну, так зачем старца такими вопросами беспокоить?

- Не скажи, Виктор, - заступился за меня о. Серафим. - Вот, приходит в храм старушка и спрашивает у батюшки, каких ей в нынешнем году гусей покупать - серых или белых? Прихожане возмущаются, что, мол, к батюшке с пустяками пристаешь? А он говорит: "Покупай, Матвеевна, в этом году серых". Купила она серых, а все соседи приобрели себе белых гусей. Летом на белых какой-то мор напал, и все они передохли, а Матвеевна с мясом и яйцами на зиму осталась. Вот вроде такой пустяковый вопрос для нас, а совет батюшки спас старую женщину от зимнего голода.

- Забрели мы как-то в позапрошлом году вечером в Карули (труднодоступный высокогорный монашеский скит на Афоне) с одним паломником, - вспоминал Виктор. - А он тоже, как и ты, всё мечтал со старцем побеседовать, только ничего у него из этой затеи не получалось. Он сильно сокрушался по этому поводу. На следующее утро мы с группой русских странников стали уходить из скита, и когда дошли до ворот, то нас окликнул старенький монах и показал рукой на моего знакомого. Тот подошел к монаху и о чем-то долго говорил с ним. Мы терпеливо ждали, а когда отправились после разговора по горной тропе, то я спросил у знакомого, о чём он говорил со старцем. Знакомый спрашивает меня:

- Виктор, ты не говорил этому старцу о том, что у меня брак невенчанный? Об этом здесь только ты знаешь.

- Я этого монаха первый раз вижу! И вообще, о твоём семейном положении я ни с кем не разговаривал. А что такое?

- Откуда же он об этом узнал? - недоумевал мой знакомый.

-Так что же он тебе сказал? - допытывался я.

- Много чего,- задумчиво произнёс мой знакомый. - Сказал, чтобы обязательно повенчался, когда в Россию приеду.

- Ну и как, повенчался твой знакомый? - поинтересовался я после этого рассказа.

- Конечно, венчался, сразу же, как приехал. Можно ли старца ослушаться? Да и не знаем мы, что тот монах моему знакомому ещё сказал. Если продолжить разговор о старцах, то существует такая притча: жили в одном монастыре три инока, которые часто вместе навещали прославленного геронду, отшельника.

И каждый раз, приходя в пещеру к отцу-пустыннику, два брата обращались к нему с бесконечными просьбами дать какое-нибудь мудрое духовное наставление или практический жизненный совет.

А третий из них всегда хранил молчание и даже казался равнодушным к общей беседе. Но проходило время - и он снова являлся к старцу вместе с двумя братьями.

-Почему ты меня ни о чём не спрашиваешь?- поинтересовался однажды старец, обращаясь к молчаливому юноше.

На что молчавший доселе инок смиренно ответил:

- Мне достаточно просто быть рядом с тобой, отче.

Вот так и мы, может быть, не знаем, что иногда общаемся с Божьим человеком, а когда узнаем, случайно ли, или по промыслу Божьему, то удивляемся, как он всё за нас сказал наперёд.

Расстались мы с о. Серафимом и Виктором в самых дружеских отношениях и вот я лечу в Салоники, в легендарную Грецию - на Афон.

Вопреки страхам, всё получилось просто великолепно, словно прилетел в отпуск на наш мирный Кавказ времён Советского Союза.

Летели над пятью странами, включая Грецию. Где-то внизу промелькнули Киев, Кишинёв, Бухарест, София и вот самолет начал снижение, показалась гористая местность с блестящими крышами домов на небольших равнинах. Это греки, не смотря на кризис, устроенный им Евросоюзом, покрывают свои дома медью, вот крыши так и блестят на солнце (назовите хоть одну нашу деревню, где крыши домов покрыты медью и тогда я скажу вам от всего сердца, что мы живем лучше греков). Самолёт снизился ещё на сотню метров, и под крылом замелькали кварталы Салоник, чистенькие, в красно-белых тонах. Самолёт вырулил в сторону моря, и мне показалось, что он сядет сейчас своим многотонным брюхом прямо на воду, но щелкнули шасси, тугой удар возвестил о соприкосновении колёс с землей и лайнер, замедляя ход, стремительно побежал по посадочной полосе, начинающейся прямо от кромки моря.

Мы в Греции!!! Сколько я читал о Греции в школьных учебниках, сколько легенд запомнил, сколько фильмов посмотрел и вот я здесь, на земле эллинов.

Мы приземлились на побережье Эгейского моря, где в северо-восточной его части находится полуостров Халкидики. С высоты птичьего полета он напоминает трезубец греческого бога моря Посейдона.

В одной из древних греческих легенд, два титана, Ситон и Афон, не смогли поделить русалку Палини, которая отличалась завидной красотой. Узнав об этом, Посейдон очень сильно разгневался и бросил свой трезубец в сторону полуострова. После чего остались отпечатки остриев трезубца, которые имеют свои названия, это полуострова Кассандра, Ситония и Афон, он же Агиос Орос.

Название 'Халкидики' происходит от столицы полуострова, жители которой вели интенсивные отношения с Эретрией и Халкидой, которые в те времена были довольно большими городами и имели многочисленные колонии в этих местах.

Со временем название столицы распространилось на весь полуостров. Что же касается 'пальцев' трезубца, то один из них, Кассандра, назван по имени одного из царей Македонии Кассандры. А второй получил свое имя в память о гиганте Ситоне. И, соответственно, Афон был также назван в честь одного из гигантов. Святая Гора Афон согласно греческим мифам - это на самом деле камень, который гигант Афон бросил в Посейдона во время схватки.

Эретрийцы и халкидянцы были первыми на полуострове. Очень скоро в эти места пришли спартанцы, афиняне и коринфийцы. Новыми поселенцами были основаны города Потидеа, Олинтос, Скиони, Стагира, Аполония. В 348 году до нашей эры царь македонии Филипп II, отец знаменитого Александра Македонского, завоевал 30 городов полуострова. В результате этих завоеваний территория полуострова стала частью Македонии, все жители были убиты или проданы в рабство. Различные греческие племена проявляли столь сильный интерес к Халхидики неспроста. На этом полуострове в избытке имелись леса, которые были столь необходимы для строительства знаменитых греческих триер. Богаты эти места были также залежами металлов. Когда на полуостров Халкидики пришли турки, и он стал частью османской империи, то эта земля практически ничем не выделялась и была обычной провинцией. Однако, во время балканских войн на протяжении 1912 - 1913 годов, греческие партизаны использовали полуостров в качестве базы для своего материального снабжения, что позволило ему сыграть значительную роль в освобождении Греции.

В аэропорту "Македония" наши нетерпеливые, наглые туристы отличились как всегда. Что им ленточки, натянутые на металлические стойки, обозначающие коридор, по которому надо проходить для штамповки паспортов. Многие просто поднырнули под эти хлипкие ограждения, опередив добросовестных пассажиров, стоящих в очереди к двум регистрационным стойкам. Усталые греческие таможенники смотрели на эти разнузданные манёвры привычным, равнодушным взглядом. Видимо, уже давно смирились с таким поведением русских.

Молодец Виктор, хорошо проинструктировал меня перед поездкой. Иначе, куда бы я делся, выйдя из здания "Македонии" на небольшую площадь перед аэропортом?

- Выйдешь на остановку и подходи к первому же цыплёнку.

- Какому ещё цыплёнку?

Виктор улыбнулся: во всё желтое одеваются сотрудники туристической компании "Mouzenidis Travel", которые занимаются организацией туристических перевозок по Греции. Все они хорошо говорят по-русски, много в штате компании российских студентов и бывших граждан России.

Действительно, у стоянки, на которой припарковалось несколько комфортабельных автобусов, за стеклянной стойкой оживлённо разговаривали с прилетевшими пятеро "цыплят". Симпатичная девушка в желтой майке с синей эмблемой голубя на груди, вручив мне красочный рекламный буклет компании, указала на красный автобус:

- Занимайте любое свободное место. Вы в Уранополис едете?

Она с пониманием покосилась на мой туго набитый рюкзак с прикрученным к верхнему клапану объемистым красно-синим туристическим ковриком.

- На Афон,- ответил я гордо.

- Рюкзак поставьте в багажник. В пути вам предстоит одна пересадка. В автобусе вам всё объяснят.

Как хорошо, что хотя бы здесь, на этом этапе поездки, не надо напрягаться, преодолевать языковой барьер: пока что всё успешно решают за тебя представители "Mouzenidis Travel", тебе же остаётся только чётко выполнять их команды.

Я уложил рюкзак в багажник и поднялся в салон автобуса. Сиденья первого ряда были завалены рекламными буклетами, я положил журнал "Русский дом" на свободное кресло во втором ряду, обозначив тем самым, что оно занято, и вышел из автобуса.

У соседнего автобуса стояли водители, курили и о чем-то тихо переговаривались. Мне стало любопытно, поймут ли они то, о чём я их сейчас спрошу. Это будет моя первая попытка поговорить с греками.

- Тaksi - намеренно коверкая известное большинству жителям земли слово, причём, делая ударение на первом слоге, поинтересовался я, обращаясь сразу ко всем. - Сколько стоит такси от Салоник до Уранополиса?

Водители недоумённо воззрились на меня.

- Taksi, - повторил я в отчаянии, не понимая причину их недоумения. "Ну, уж слово "такси" греки наверняка должны знать, не глупее же они папуасов! Такси, как говорится, и в Африке "такси,- подумал я, прикидывая, как бы им ещё доступнее разъяснить свой вопрос"

- А зачем вам на такси деньги тратить? - спросил у меня на чистом русском пожилой водитель невысокого роста, внешне похожий на нашего кавказца. - Мы туда каждый день от нашей компании туристов возим. Можете у нас трафик оформить, это будет намного дешевле. Кроме того, в Уранополис ежедневно ходит рейсовый автобус. Но чтобы на него сесть, надо из аэропорта в город ехать.

Я разочарованно хмыкнул - поговорить с греками мне не удалось, и мой эксперимент по нахождению взаимопонимания между представителями разных наций откладывается, видимо, до Уранополиса.

- Да я хотел через несколько дней в Салоники на такси приехать, - соврал я, не краснея, главным образом для того, чтобы поддержать разговор.

- Ну, тогда поездка на такси будет стоить вам примерно сто пятьдесят евро в один конец, сказал мне второй водитель.

- А машину здесь можно в прокате взять? - продолжал я "лепить горбатого".

- Любую. Причем, как здесь, так и в Уранополисе.

Я хотел задать ещё несколько интересующих меня вопросов, но в это время наш водитель завел автобус, и всех пригласили на посадку.

- Все в сборе, - спросила с первого сиденья белокурая девушка - цыплёнок, настраивая микрофон.

- Нет,- раздался вдруг громкий мужской голос из середины салона, заставивший всех обернуться.

- Так кого же не хватает? - терпеливо спросила девушка.

- Наш приятель за водой пошел,- ответил всё тот же мужской голос.

- Хорошо, подождём!

Прошло десять минут, но к автобусу никто не подходил. Пассажиры стали заметно нервничать.

- Поедем без него. Семеро одного не ждут. Мы уже на ужин в отеле опаздываем,- крикнула пожилая женщина.

- Может, без вас поедем, - грубо сказал всё тот же мужчина и его приятели засмеялись.

Я обернулся на голос и даже чуть привстал, чтобы лучше разглядеть говорившего. В середине салона, удобно развалившись в креслах, нагло ухмылялись три крепких мужика, по внешнему виду сильно смахивающих на братков или ментов, что, впрочем, в недалеком прошлом было одним и тем же. Такие плотно сбитые общими интересами и задачами компании я встречал в заграничных поездках довольно часто и везде, в любой стране эти люди чувствовали, вели себя как дома.

Вскоре пришел их четвёртый приятель, и мы поехали.

За окном потянулись пригороды Салоник с небольшими корпусами винных заводов, со стоянками автомобилей, замелькали какие-то невзрачные строения неопределенного назначения, причем стены на многих строениях были размалёваны различными надписями, прямо как у нас в России. О том, что эти греческие надписи содержат далеко не литературные выражения, я догадался по характерным рисункам половых органов, которые так любят изображать на любом заборе наши доморощенные художники. То - ли от недавней перебранки в автобусе, то - ли от лицезрения этих надписей я опять почувствовал себя как будто в России. Автобан, неширокий, с хорошей дорожной разметкой уводил нас всё дальше от Салоник в гористую местность. Первая остановка случилась через полчаса, из автобуса вышла группа отдыхающих во главе с двумя "цыплятами" из "Mouzenidis Travel", и пересела на микроавтобус "Мерседес", мы же поехали дальше. В пути таких остановок было несколько, и везде выходили люди для пересадки на микроавтобусы. Салон нашего автобуса почти опустел, и я пересел на первое сиденье, но проехать, обозревая окрестности через лобовое стекло, пришлось недолго. Вскоре нашу группу, направляющуюся в Уранополис, пересадили на "Мерседес", а почти пустой автобус покатил к конечной точке своего маршрута, к неизвестному мне отелю.

На горы надвигался вечер, выглянула круглая луна, которая надолго зависла над верхушкой дальней горы, и этот пейзаж сопровождал нас почти до самого Уранополиса. Мы проехали по тесным и безлюдным улочкам двух городков, в которых почти не было света, и которые уютно расположились в небольших горных долинах, выехали к морю, дорога долго тянулась вдоль моря, и от блеска воды стало чуть светлее. Проехали по центру пары курортных городишек, где на широких открытых верандах ресторанов, ели, танцевали, слушали музыку многочисленные отдыхающие, по узким улочкам бродили толпы курортников. Прямо как у нас где-нибудь в Геленджике или Туапсе. За городом, на перекрёстках второстепенных дорог нам попадались маленькие макеты церквушек, в некоторых мерцали огоньки зажженных свечей. Трудно сказать, какую функцию выполняли эти миниатюрные храмики. Я был уверен, что это указатели поворотов к населённым пунктам, женщина, сидевшая впереди меня, предположила, что эти храмики устанавливают родственники погибших в автокатастрофах, по аналогии с крестиками на обочинах наших дорог.

Но это вряд ли, слишком много таких макетов вдоль дороги, не могут греки так плохо ездить на машинах. Просто, как мне думается, греки не стесняются подчеркнуть, что они действительно православная нация, что бы там не писали историки о сдаче греками православных позиций в угоду католикам, когда те заступались за греков в период османского владычества Грецией. Но как знать, католики всегда были себе на уме, и просто так никогда ничего не делали.

- Приехали, - сказал кто-то из темноты салона, и микроавтобус, словно повинуясь этому голосу, свернул с основной трассы налево и пополз в гору.

Справа мелькнула подсвеченная прожектором вывеска "Отель "Александрос паласе", и наш автобус остановился перед дверью регистрационного корпуса.

Вышла молодая семья с трехлетним ребенком, водитель достал им из багажника чемоданы, мы развернулись и опять спустились на главную дорогу. Я посмотрел, запоминая дорогу, на уплывающие огни отеля: ровно через неделю мне предстояло поселиться в этом пятизвёздочном отеле на четыре дня. Ваучер, служащий путевкой в этот отель, лежал у меня в паспорте, терпеливо дожидаясь своего часа.

Мы въехали в центр Уранополиса, пробираясь по узкой центральной улочке города впритирку с припаркованными у магазинов машинами и едва не задевая беззаботно бродивших по дороге мужчин, женщин и детей, вырулили к небольшому пятачку стоянки отеля "Македония".

Я обернулся и обмер, в салоне кроме меня остались только братки, которые деловито пробирались к выходу. Я быстро выхватил из багажника микроавтобуса свой рюкзак и ринулся в открытую дверь отеля. Братки нестройной толпой посеменили за мной. "Неужели и они сюда?"

У регистрационной стойки стоял плотный бородатый мужчина, и когда я первым показал свой ваучер, он протестующе замахал руками.

-Охи, охи (по-гречески означает "нет"). - Александрос Паласе,- он протянул мне ваучер и выразительно показал на выход.

Я, кажется, стал догадываться. Ну, конечно, я перепутал ваучеры и протянул ему не тот ваучер. Грек удовлетворенно хмыкнул. "Чему он радуется?- подумал я.- Напрасно ты так радостно машешь руками, Вот тебе ваучер "Македонии" - я протянул ему нужный ваучер.

В это время братки плотно встали за моей спиной и нетерпеливо теребили в руках свои ваучеры.

- Охи, охи,- опять закричал грек, сокрушенно качая головой, виновато разводя в сторону руки и пожимая плечами. Глядя на его извиняющуюся физиономию, я вспылил.

- На этот раз что не так?

Грек скороговоркой, мешая греческие и английские слова, стал что-то объяснять.

- Он говорит, что свободных мест в отеле нет, - сказал один из братков, похожий на матроса Лома из мультфильма о приключениях капитана Врунгеля - такой же здоровенный, ширококостный и невозмутимый, как мультяшный герой. Это он в аэропорту два часа назад защищал от возмущенных пассажиров своего приятеля, ушедшего за бутылкой воды.

Я растерялся и заискивающе, снизу вверх, посмотрел на матроса Лома.

- Как же быть? Куда я ночью в незнакомой стране, в незнакомом городе пойду?

Лом бесцеремонно отодвинул меня в сторону и о чём-то заспорил с греком, с трудом подбирая греческие слова. Слава Богу, он хоть как-то мог, с грехом пополам, изъясняться на греческом.

Через пару минут Лом обернулся к своим приятелям, которые так же как и я, стали заметно нервничать.

- Это хозяин отеля. Он развезет нас по другим отелям, где есть места. Те отели так же ему принадлежат.

"Ну, хорошо хоть так,- вздохнул я с облегчением.- Это не на улице ночевать"

- Молодец, братан, - скривил губы в нехорошей, жуткой улыбке один из братков, чуть пониже Лома ростом, но зато с буграми мышц под футболкой. - Мы ему платим, а он нас как лохов кидает.

Двое других братков угрожающе закивали головами.

- Лучше так, чем никак,- изрёк Лом, подхватывая свой необъемный рюкзачище и направляясь к выходу.

Его приятели пошли вослед, за ними, как на верёвочке, поплелся я. А что делать, как докажешь этому греку, что он не прав, тем более не зная ни одного греческого слова. За нашими спинами семенил хозяин отеля и что-то виновато бормотал себе под нос.

На улице он обогнал нас и указал на микроавтобус, припаркованный в десяти шагах от входа, открыл багажник, сам уложил туда наши рюкзаки и стал опять что-то говорить, на этот раз радостно жестикулируя руками и показывая на свой автомобиль.

- Чего он лопочет? - спросил у Лома немного успокоившийся качок.

- Говорит, что этот автобус ему подарили русские монахи из афонского Свято-Пантелеимонова монастыря. Он очень любит русских.

- Видим, как он нас любит,- усмехнулся качок. - Ладно, поехали.

Двоих братков (качка и чернобрового малого) с рюкзаками он высадил через пять минут у отеля, увитого от цоколя до крыши плющом, ещё через десять минут, на горке, он высадил оставшихся братков (матроса Лома и его приятеля) у очередного отеля, а меня повёз дальше от центра Уранополиса.

- Откуда вы?- спросил я Лома вдогонку.

- Курские мы!

Опять в душу стало закрадываться беспокойство: этак грек меня за город вывезет, а мне с раннего утра надо бежать на таможню, получат афонский паспорт, покупать билет на паром, что - же он, паразит, творит, в России за такие шутки ему бы уже давно накостыляли.

Вот так я оказался в "Принцессе". Грек подошел к ресепшну, при этом зевающая во весь рот дежурная, почтительно склонилась перед ним, выслушивая наставления.

Грек что-то ей говорил, показывая на меня, и она согласно кивала. Грек сам достал из ящика стола ключ, на котором висела пластиковая карточка, взял мой рюкзак и потащил в номер на первом этаже. Номер оказался в пяти шагах от регистрационной стойки. Грек показал мне, как надо пользоваться карточкой, чтобы включить свет в номере и стал прощаться.

- Постой, брат, ты меня незнамо куда завёз, а мне надо завтра на паром.

- Паромус, паромус, - радостно закивал грек, показывая на карточку на регистрационной стойке.

На карточке было обозначено время завтрака, обеда и ужина в отеле.

Он показал на цифру восемь, изображая, что кушает, потом показал на свою машину, которая виднелась сквозь открытую стеклянную дверь "Принцессы".

- Ауто, паромус!

- А, - сообразил я, понимающе кивая головой, и показывая пальцем на него и на машину, - ты меня утром сразу после завтрака к парому отвезёшь?

- Нэ, нэ, - заулыбался грек.

- Ну, хорошо, с этим уладили, а где мне поужинать сейчас? С обеда ничего не ел.

Грек и дежурная ничего не поняли. Я попытался объяснит вопрос жестами, но и сурдоперевод не помог. Тогда грек куда-то позвонил от дежурной по стационарному телефону и передал мне трубку.

- Здравствуйте, - прозвучал на другом конце провода женский голос с ужасным акцентом. - С вами разговаривал хозяин отеля, он спрашивает, что вы хотите.

- Да мне бы где-нибудь поесть. Пол - суток уже не ел. И деньги на телефон надо положить, мне должны были позвонить, а денег на счёте нет.

- Какой у вас сотовый оператор?

- Мне в паломнической службе выдали греческую симку, кажется, "Vodafon" называется.

- Передайте, пожалуйста, трубку хозяину.

Поговорив по телефону с неведомой мне собеседницей, хозяин Принцессы через минуту вернул мне трубку.

- Хозяин говорит, что под горой есть круглосуточный супермаркет. Там можно купить недорогие продукты и положить деньги на телефон. Завтра же, после завтрака, он заедет за вами и отвезёт вас к парому, - опять сказал мне в трубку женский голос.

- Спасибо, всё понял,- я передал трубку дежурной, и мы простились с хозяином в сравнительно тёплых тонах.

Действительно, через пять минут я нашел под горкой супермаркет. Если откровенно, то супермаркетом этот мизерный магазинчик, вроде нашего чуть расширенного ларька у какой-нибудь станции метро, назвать было трудно, но продукты там были. Сначала мне надо было срочно положить деньги на телефон. Дело в том, что Виктор Кусков, помимо посылок с лекарствами для Ватопедских монахов, загрузил меня ещё одной проблемой. Я должен был в Уранополисе передать четыреста пятьдесят евро некоему Андрею, который, как уверял меня Виктор, сам меня найдет и заберёт деньги. Был уже одиннадцатый час вечера, моя же греческая симка оставалась не активированной, а человек, возможно, пытается безуспешно до меня дозвониться (так оно в последствии и оказалось).

Общение с греком меня сильно утомило, и я с ужасом представлял, как буду объяснять продавцу, что мне надо положить на "Vodafon" десять евро.

- Десять евро тебе за глаза хватит назвониться домой за всю поездку, - уверил меня Виктор,- у них там тариф низкий. На любой заправке, в любом магазинчике сможешь карту активировать.

Можно подумать, что я эти заправки на каждом шагу встречаю. Знать бы ещё, как они выглядят - эти греческие заправки.

У супермаркета сидели на скамейке два грека и играли в нарды. Я открыл стеклянную дверь и вошел в магазин. Молодая, симпатичная и светловолосая гречанка, похожая на украинку, суетилась у прилавка, причём, когда она склонялась над кассой, то обнажалась вся её загорелая аккуратная грудь и крупные, налитые жизненным соком соски, вызывающе топорщились в стороны. Гречанка, видя, как мужчины у прилавка стреляют глазами за отворот её платья, ничуть этим не смущалась и наклонялась ещё ниже. Посмотрел на грудь и я. Какой же я грешник и развратник, еду в такое святое место, а сам смотрю на голых женщин. Надо на исповеди сказать об этом. Здесь, наверное, все женщины так, без лифчиков, ходят. Это же эллины. Раньше, в древние времена, они вообще в одних легких туниках по Греции расхаживали. Это у них уже в генах заложено.

Когда дошла очередь до меня, я протянул симпатичной продавщице свою симку:

- Десять уеро! Вадофон!

Для убедительности я вытянул перед её носом две растопыренных пятерни.

- К сожалению, мы здесь телефонные счета не пополняем, - сказала продавщица, мило улыбнувшись мне.

- Слава Богу, вы русская. А то я уже это греческое лопотание скоро ненавидеть буду. Столько сейчас к ним русских приезжает, а они кроме греческого, да английского других языков не знают. Русский бы уже давно выучили!

Можно подумать, что я сам кроме русского ещё кучу языков знаю, а вот греческий с английским не удосужился выучить. Ох, так и прёт из меня великорусская гордыня.

- И не говорите, - улыбнулась продавщица, - никак не могу заставить мужа выучить русский, хотя греческий одолела за пол года.

Мы понимающе и даже как-то заговорчески переглянулись, при этом хозяин магазинчика, увидев наши перемаргивания, стал кричать на мою собеседницу, давать ей какие-то срочные поручения. Мне показалось, что он ревнует её ко мне. Может быть, даже, не как мужчину к женщине, а как русского к русской. Может быть, это был, как раз, её муж.

- Идите в центр Уранополиса, там, в большом супермаркете работает Галина, её все знают, она поможет вам с телефоном,- успела шепнуть мне девушка.

"Вот ведь деспот греческий, совсем зашугал женщину!" - подумал я, и чтобы дальше не компромитировать продавщицу, быстро вышел из магазинчика по направлению к центру Уранополиса.

Идти пришлось недолго, через пятнадцать минут я нашел в супермаркете Галину, худенькую, немолодую, черноволосую женщину с немного нервным лицом, она подвела меня к кассе, что-то сказала кассиру.

- Когда он пробьет чек, подойдите ко мне - объясню что дальше делать.

Когда я с оплаченным чеком подошел к Галине, она быстро активировала карту, перевела режим меню телефона с греческого на русский и сказала:

- Теперь можете звонить.

Я набрал домашние цифры, чтобы сообщить родным, что благополучно добрался до Уранополиса, но телефон злобно руганулся на меня по-гречески и его экранчик тут же погас. Что такое? Телефон показывает полную зарядку. Я опять подошел к Галине.

- Покажите, какие цифры вы набирали?

Я показал.

- А что, код страны мы набрать не удосужились? - ехидно спросила Галина.

Я растерялся, от волнения я забыл международный код России.

- Как вам не стыдно, о своей стране, тем более такой великой, как Россия, вы должны знать всё. Набирайте ноль, ноль, семь.

Когда я на выходе из магазина посмотрел в зеркало, моё лицо пылало. А что вы хотите? Меня отчитали как мальчишку и вполне справедливо. И всё же в этом супермаркете цены были выше, чем в предыдущем. Наплевать мне на этого сердитого грека, наплевать на то, что он устроил там гарем из русских девушек. Вот сейчас пойду, и куплю нужные мне продукты.

Злого грека в магазине не было, девушка находилась в торговом зале одна. Мы походили с ней по магазинчику, выбрали банку маринованных бобов, буханку хлеба грубого помола, пакет сока, две шоколадки, одну из которых я тут же подарил девушке. На все эти продукты у меня ушло не более трёх евро. На девичью грудь я в этот раз не смотрел. Как-то нехорошо, я бы даже сказал неприлично заглядывать соотечественникам за пазуху.

Записываю сейчас эти события и вспомнилась мне одна мудрая притча о двух монахах, касающаяся общения с женским полом:

Возвращались как-то старый и молодой монахи в свою обитель. Путь их пересекала река, которая из-за дождей сильно разлилась. На берегу стояла женщина, которой тоже нужно было перебраться на противоположный берег, но она не могла обойтись без посторонней помощи. Обет строго-настрого запрещал монахам прикасаться к женщинам. Молодой монах, заметив женщину, демонстративно отвернулся, а старый подошел к ней, взял на руки и перенёс её через бурлящий поток.

Весь оставшийся путь монахи хранили молчание, но у самой обители молодой монах не выдержал:

- Как ты посмел, брат мой во Христе, прикоснуться к женщине!? Ты же давал обет!

На что старый ответил:

- Я перенес женщину через реку, оставил на другом берегу и сразу забыл о её существовании, а ты до сих пор несёшь её на себе!

Вот так и мы: увидим в метро или, допустим, на банкете красивую женскую попку или грудь и воображаем себе женщину совсем голой, мысленно снимаем с неё одежду, раздеваем её донага, вместо того, чтобы просто восхититься женской красотой и забыть, не воспалять свое больное сознание греховными помыслами и воображаемыми картинками.

Может и я, как тот молодой монах из притчи, до сих пор несу продавщицу из греческого супермаркета на своих плечах, записывая эти воспоминания в свой дневник?

В номере я плотно поужинал, посидел на балконе, записал в дневник последние события, и завалился спать в мягкую постель.

От ужина недоеденным оказался только хлеб, который я убрал в целофановый пакет и привязал к рюкзаку. Буду плыть на пароме, скормлю хлеб чайкам. Но ничего на Афоне просто так не происходит. Хлеб мне понадобился на Святой Горе совсем для других целей.

Да, чуть не забыл: перед сном посмотрел список входящих звонков. Их было шесть штук, одинаковых. И были они незнакомыми мне. Я перезвонил, полагая, что это Андрей разыскивает меня, но телефон контрагента упорно молчал. Как же я деньги ему передам? Неужели мне с этими чужими евро по всему Афону ходить. Виктор предупреждал, чтобы я посматривал как раз за деньгами и документами, о вещах можно было не беспокоиться - их никто на Афоне не приватизирует. Вот ещё, какое обременение не совсем приятное для меня с этими чужими евро! Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Так получилось и с этими чужими денежными знаками.

Дни и ночи на Святой Горе

17 августа 2011 года. Свято - Пантелеимонов монастырь.

Уже третий день я нахожусь на Святой Горе. Даже не верится в это. Как будто это всё не со мной происходит. Никак не хватало времени написать даже пол строчки в дневник - настолько уставал и был занят службами, переездами, переходами. Сейчас пришел с утренней службы, до парома, плывущего в Дафни, куда я должен доставить груз для Саши из Воронежа осталось несколько часов. Паром из Уранополиса причалит к арсане Свято-Пантелеимонова монастыря ровно в одиннадцать двадцать.

Утреннюю службу в Пантелеимоне выстоял на пределе физических сил. В Ватопеде утреня далась легче. Наверное, я просто стал уставать, но что удивительно - всю ночь не спал, а тут прикорнул часик и достаточно, опять бодр и свеж. Вот теперь лежу на топчане в огромной келье русского монастыря и пишу. Какие же здесь, на Афоне, замечательные, если так можно выразиться, богослужения. Ватопед, Пантелеимон, Дафни, Ксиропотам, Карея - эти названия всё время, как музыка, кружатся в моей голове, вызывая восторженные воспоминания о проведенных на Афоне днях.

Но, наверное, надо излагать всё по - порядку, в строгой, как говорится, хронологической последовательности, чтобы ничего не забыть.

Начну с Уранополиса.

В семь утра в номере "Принцессы" зазвенел телефонный будильник. Я прыгнул под холодную струю в душе, насухо вытерся огромным махровым полотенцем и отправился на завтрак. Ресторан "Принцессы" находился в хорошо, стилно отремонтированном подвальном помещении и был совершенно пуст в этот ранний час. Работал огромный телевизор на стене, показывал Первый российский канал. Зря я всё-таки вчера ругал греков. Вот, например, даже работают наши телепередачи. Дикторша рассказала об утренних происшествиях, потом потянулись картинки с погодой на наших черноморских курортах. Я сидел за столом, накрытым белоснежной скатертью, словно у себя на кухне перед работой. Вот только работа через два часа мне предстояла незнакомая, загадочная и долгожданная - я должен буду плыть паромом на Афон.

Плотно позавтракав, я вернулся в номер, собрал вещи в рюкзак и вышел к дежурной. За регистрационной стойкой сидела сонная женщина, и я подумал, что рано утром произошла пересменка, так как вчерашней дежурной я сегодня уже не видел.

Женщина посмотрела на меня, на мой рюкзак и молча показала рукой на припаркованный у двери джип.

- Паромус? - спросил я.

- Нэ, нэ, - ответила сонная женщина и вышла на улицу.

Я двинулся за ней, мы сели в джип и поехали с горки.

На таможне в очереди стояло не более пяти человек. Я протянул свой паспорт и через три минуты получил на руки заветный афонский паспорт - пропуск, называемый диамонитирион, дающий юридическое право беспрепятственного передвижения по всему Афону. Внутри таможня напоминала наш кабинет по гражданской обороне - всюду на стенах висели плакаты с рисунками мужчин в разных одеждах и обуви. Обстановка показалась знакомой до щемящего чувства ностальгии, так и хотелось спросить словами удивленной бегемотихи из мультфильма про забавного, вежливого котёнка с улицы Лизукова: "Откуда в Воронеже африканские названия?"

Даже не зная греческого, я догадался по некоторым зачёркнутым красными крестиками изображениям и грозным надписям под ними, в какой одежде на Афоне мужчинам находиться нельзя (женщинам вообще запрещено, под страхом уголовного преследования, закрепленного в УК Греции, появляться на Афоне).

Мужчинам нельзя появляться на Афоне в светлой одежде, в шортах, в брюках с накладными карманами, в майках с кричащими надписями, в белых носках, босиком, в сандалиях на голую ногу, с голым торсом, с татуировками на видном месте, и т. д.

Кассу парома я нашел сразу, искренне удивляясь бестолковости некоторых паломников, писавших в интернете и печати, что эту кассу они находили с некоторым трудом. Сунув синий билетик в карман, я вышел на пустую пристань. У входа сидел бомжеватый мужик и играл на стареньком баяне, об этом мужичке я тоже читал воспоминания паломников. Он может играть на этом баяне все мелодии народов мира, начиная с греческих песен.

Бетонный причал обрамляли огромные валуны, в развалах которых я увидел множество окурков и пластиковых бутылок. Вот ведь, и здесь плохо убираются. Вскоре к причалу стали подходить люди с рюкзаками, среди которых были монахи и миряне. Они садились на валуны, отдыхали.

Я тоже присел на один из валунов и засмотрелся на море. Где-то там, за поворотом вон той горы, должен быть Афон и я его скоро увижу.

Кто-то сзади легонько потянул меня за верхний клапан рюкзака. Я оглянулся на набережную и не поверил своим глазам: на бетонном причале стояли без рюкзаков курские братки и довольно улыбались.

- А мы завтра поплывем! - сообщил мне матрос Лом. - Сегодня отдохнем от перелёта, в море искупаемся!

- Бывайте здоровы,- пожал я им руки, и, подтянув покрепче ремни своего рюкзака, направился к краю пристани, туда, где стал скапливаться народ, так как из-за зелёного мыса, величаво бороздя бирюзовые воды уютного залива, выплыл огромный морской паром с витиеватой греческой надписью по всему борту "Святой Пателеимонус".

- Встретимся на Афоне,- по очереди и совсем как-то по - дружески похлопали братки по моему плечу, стянутому широкими лямками роллхолловского рюкзака.

- Если Бог даст?

- Это в Италии все дороги ведут в Рим, а на Афоне все пути сходятся в Дафни, либо в Карее, - прокричал Лом мне в самое ухо, так как в это время паром дал длинный гудок и причалил к бетонному языку пристани.

Как они были всё же дальнозорки - эти курские братки.

На паром зашел так уверенно, словно плавал на нем каждый день. Показал матросу синенький билетик стоимостью в семь с половиной евро и одним из первых поднялся по крутой металлической лесенке на верхнюю палубу.

Вода в Эгейском море такая прозрачная, что видно каждый камешек на дне, хотя до дна около пяти метров глубины. Даже видно, как меж подводных валунов ползают маленькие белые крабики и качаются, потревоженные донным течением, тёмные куртинки густых водорослей. Вот бы и на наших черноморских пляжах была такая чистая вода, тогда бы в таком море и купаться было не противно.

Последними, пропустив пассажиров, заехали на нижнюю палубу несколько джипов и огромный мерседесовский грузовик со щебнем в кузове. Монахи в черных рясах и мирские люди в синих рабочих комбинезонах деловито тащили на плечах мешки с картошкой, свеклой, луком, тяжело сбрасывали их в ближнем углу нижней палубы.

Заработали цепи подъемного устройства, тяжелый стальной язык паромного трапа принял вертикальное положение, паром, пустив из трубы в синее безоблачное небо густой черный столб дыма, отчалил от уранопольской пристани и стал как-то неуклюже разворачиваться носом к Афону.

Маневр его тот час же заметили чайки и огромной, галдящей стаей поднялись с волны, набежавшей от берега. Они пикировали на паром, как "юнкерсы" в атаке на понтоны и плоты неприятеля, хватали из рук паломников куски хлеба, тут же их проглатывали, и опять заходили на атаку. Люди выстроились вдоль бортов и бесстрашно тянули руки с хлебом за перила палубы. Защелкали затворы фотоаппаратов, раздались восторженные возгласы, когда та или иная бесстрашная чайка умудрялась в ловком пике выхватить хлеб сразу у нескольких человек. Вдали, на склоне горы мелькнули аккуратные домики Уранополиса с красными черепичными крышами. Город и его причал стали заметно отдаляться.

На мелкой волне, поднятой паромом, лениво закачались белоснежные яхты, быстроходные катера и длинные лодки, а вдали, на линии горизонта, уверенно бороздя перламутровые морские просторы, стремительно скользил по волнам шустренький катерок.

На верхней палубе нашлось свободное место и не успел я как следует оглядеться, как ко мне подсел высокий человек средних лет.

- Здравствуйте, меня Сергеем зовут. Будем знакомы.

Мы пожали друг другу руки.

- Вы в Дафни плывёте?

- Да.

- А дальше куда?

Я сказал, что направляюсь в монастырь Ватопед, а потом намерен, в день Преображения, подняться на Святую Гору.

-Здорово! А я туда уже поднимался в прошлом году. Сейчас плыву в Свято-Пантелеимонов монастырь. Сфотографируйте меня, как я чаек кормлю.

Я сделал несколько снимков на фотоаппарат Сергея. Он, посмотрев отщелканные кадры, остался доволен.

- А вы не хотите сфоткаться?

Я отказался. Мне в этот момент почему-то захотелось побыть одному: без суеты, спешки и разговоров смотреть на море и скалы, которые тянулись зеленой стеной хвои по левую сторону парома.

Но не получилось... Через десять минут после разговора с Сергеем ко мне подошли ещё два человека. Оба русские. Они оказались родными братьями, причем старший брат живёт в Австралии, а младший - в Москве. Братья не виделись несколько лет и вот решили встретиться на нейтральной земле, в Греции на Халкидики. Отпуск у обоих заканчивался через сутки и они, прежде чем расстаться, разлететься на долгие годы по разным частям света, решили последний день и последнюю ночь провести на Афоне. Для ночной службы братья выбрали Свято - Пантелеимонов монастырь. А как же иначе, даже в Австралии русский человек всегда остаётся русским.

- Как вы узнали, что я русский? Ведь на двух палубах целые толпы греков, румын, болгар, албанцев, сербов.

Удивлялся я не зря. Забившись в самый уголок палубы, я, как мне казалось, не должен был привлекать внимание окружающих, но перед этими братьями ко мне по очереди подходило с разговорами ещё человек пять из России. И это при том, что в повседневной жизни я считал себя человеком замкнутым, неразговорчивым, немного надменным и высокомерным, одним словом, с таким типом как я окружающие предпочитают особо не общаться и никаких дел не иметь. А тут, на Афоне, соотечественники словно липли ко мне.

Греки, сидевшие напротив меня, после очередного приветствия по православному, по-русски, стали как-то подозрительно смотреть в мою сторону, а потом, учитывая непонятный им ажиотаж, и вовсе пересели на противоположную сторону палубы.

- Так русских же сразу видно,- заверили меня братья, совсем не объяснив, чем же русские, в самом деле, отличаются от остальных паломников.

Надо понимать, что русскими на Западе называют всех граждан бывшего Советского Союза, не смотря на то, что уже более двадцати лет нашей империи на мировой политической карте не существует. Это называется: что имеем, то не храним.

Братья пристали ко мне с расспросами, как к бывалому путешественнику и паломнику. Неужели я произвожу здесь на людей такое впечатление!? Пусть я перед поездкой отпустил бороду и усы, пусть даже чёрная одежда выделят меня из одетых, в большинстве своем, в светлое других паломников, но что же привлекает ко мне соотечественников на этом пароме кроме этого?

За разговорами время летело незаметно.

А между тем, за выступом горы показалась первая афонская арсана.

Это была совсем маленькая пристань, всего с десяток метров длинной и пару метров шириной. Динамик прокричал, что мы подошли к пристани Ивица, принадлежащей сербскому монастырю Хиландар. На причал сошли несколько паломников и устремились к поджидавшему их автобусу, а паром, дав задний ход, отправился дальше. То тут, то там над нашими головами на небольших каменных пятачках, у обрывов отвесных горных склонов лепились как ласточкины гнезда крохотные домики келиотов. Некоторые из этих келий были разрушены.

Зная, что висящая у меня на шее обыкновенная "мыльница" не передаст все нюансы, всю красоту этого чудного края, я, в отличие от братьев, почти ничего не фотографировал, а старался запомнить, запечатлеть в памяти эти дивные пейзажи, чтобы потом, если Бог даст толику способностей, воспроизвести эти райские видения на страницах дневника. И всё равно не удержался от искушения, когда мы подплыли, или, как говорят моряки, подошли к очередной арсане. "Русский монастырь Святой Пантелеимон",- раздались за моей спиной восторженные возгласы. Это был первый большой монастырь, который находился в непосредственной близости от берега.

Вернее, сам монастырь располагался чуть выше, а к самой воде подступали строящиеся административные здания. Эта часть пристани напоминала московскую стройку: из-за крыши здания был виден подъемный кран, на горке стоял огромный бульдозер, а с широкой бетонной площадки от боксов, напоминавших пожарную часть, съезжал к морю грузовик, кузов которого по самую кромку бортов был наполнен пылящимся на ветру щебнем. Монастырь, видневшийся за этой грандиозной стройкой, действительно поражал воображение своими зелёными куполами и размером.

Братья побежали вдоль бортов парома, на ходу выставляя вперед свои фотоаппараты. После этого я их уже не видел. Они затерялись в толпе выходивших к русскому монастырю паломников.

Я вскинул поверх спин сгрудившихся у бортика людей свою "мыльницу" и сделал несколько фотоснимков русского монастыря, до того, как мы взяли курс к самой последней пристани нашего водного маршрута - к Дафни.

Ну, всё. Теперь наконец-то останусь в одиночестве!

- Владимир? - послышалось сбоку.

Я вздрогнул и повернул голову влево.

Передо мной стоял бородатый молодой человек в старом толстом вязаном свитере черного цвета, внизу спускавшемся чуть ли не до колен. Тёмные джинсы пузырились в коленях. Длинные рукава его свитера закрывали ладони полностью и из этих рукавов едва выглядывали кончики пальцев.

Увидев моё изумление, он представился:

- Я Андрей. Виктор Кусков обо мне говорил вам в Москве?

Услышав мой облегченный вздох, он сказал:

- Я вам вчера весь вечер звонил, но телефон молчал.

- Как же вы меня нашли? Я думал, что с чужими деньгами так и буду по всему Афону ходить. Как-то не по себе было от этой мысли.

Андрей оказался интересным собеседником и рассказал, что он келейник. Несколько лет назад приплыл на Афон и понял, что это его место на земле. Так теперь здесь и осел, наверное, на всю жизнь.

Я горестно вздохнул:

- Покидают Родину сыны Отечества. Что же в России вам не жилось?

- Я люблю Россию и никогда о Родине не забывал, но, понимаете, греки живут как-то очень непосредственно, и я бы сказал - правильно, что-ли. Они простые и наивные, как дети. Греки, особенно монахи, не мучаются извечным русским вопросом: кто виноват и что делать дальше?

- Так ведь весь Запад так живёт. Те же немцы.

- Нет. Немцы умные, а греки простые.

- А разве нельзя быть умным и простым?

- Я что-то про такое не слышал. Можно быть мудрым и простым, а умным и простым быть невозможно.

Я немного подумал и согласился с утверждением Андрея. Было видно, что он над этим вопросом размышлял неоднократно и готов был, в случае необходимости, аргументировать свои доводы.

Кроме того мне вспомнилась одна притча, которую услышал от своего знакомого, когда спорил с ним год назад о том, что хуже: глупость или наивность?

К мудрецу пришел один человек, считавший себя умным, но ему этого качества было мало. Он стремился к большему.

- Как мне стать мудрым, хотя бы таким, как ты?

Мудрец ответил:

- Выйди за дверь и постой с обратной стороны.

Удивился умный человек, но сделал, как ему было сказано: вышел из дома и встал снаружи.

А на улице в это время начался проливной дождь. Такой сильный, что бедняга вымок насквозь. Через час он не выдержал и вернулся в дом.

- Я постоял снаружи, и что с того? - спрашивает он у мудреца. - Разве от этого что-нибудь изменилось?

- Когда ты стоял под проливным дождём, не открылось ли тебе чего? - спросил мудрец.

- Что мне могло открыться? - возмутился человек, считавший себя умным.- Я вымок под дождём до нитки и чувствую себя последним дураком!

- Ты сделал важное открытие,- сказал мудрец. - Если человек признаёт, что он глупец, значит, условие к следующей ступени совершенства положено. Это и есть начало мудрости.

За увлеченным разговором мы не заметили, как паром подошел к Дафни.

- Ой, совсем про деньги забыл, - полез я в карман.

- Давайте выйдем в порту, я провожу вас до автобуса и там отдадите тяготивший вас груз, - предложил Андрей.

Так мы и сделали. Я заскочил в автобус и положил журнал "Русский дом" на сиденье третьего ряда, так как Андрей сказал мне, что первые два ряда в автобусе занимать нельзя, они предназначены для монахов. Андрей тем временем грузил в багажник мой рюкзак. К автобусу выстроилась большая очередь паломников, я кое-как протиснулся к выходу и подошел к Андрею.

Но сначала надо было позвонить в Москву Виктору Кускову. Я набрал его номер.

- Виктор, мы недавно с Андреем встретились. Передаю ему деньги.

- Дай ему трубку, - попросил Кусков.

Виктор, видимо, удивлялся, каким образом Андрей нашел меня в толпе паломников, так как Андрей объяснил в трубку, что нашел меня по чётким описаниям моей внешности.

Андрей передал мне телефон.

- Спасибо, можешь отдать деньги, - разрешил Кусков.

Автобус в Карею наполнился моментально, и мне пришлось долго протискиваться к своему сиденью мимо плотно стоявших в проходе людей.

Забитое людьми до отказа маршрутное средство нехотя тронулось с место и тяжело поползло в гору. Дорога была ужасной: один поворот сменялся другим, из-под колес поднимались клубы пыли, крупные камни, которыми была выложена дорога, стучали по днищу машины, ветки деревьев, покрытых толстым слоем пыли, царапали по стеклам, но автобус натужено продолжал ползти вверх. Я видел, как на особо трудных участках, наш совершенно рыжий водитель вроде Чубайса напрягал спину, будто не машина, а он вез нас на своем хребте. Его широкий, лысый затылок лоснился от пота.

Перед столицей полуострова дорога расширилась до двух полос и стала ровной. На некоторых отрезках дороги стал попадаться асфальт. Через сорок пять минут мы выехали на площадь Кареи и остановились у ряда магазинчиков, расположенных по левую её сторону.

Едва мы вышли из автобуса, как всех плотным кольцом обступили столичные кошки. Были они какими-то неухоженными, тощими и безумно голодными. Кто-то из паломников писал, что среди афонских кошек нет женских особей. Я бы так категорично не уверял читателей. Если вы внимательно посмотрите на снимок ниже, то без труда увидите, что одна из кошек, скорее всего, кормит котят, так как на ее животе отчётливо видны набухшие молоком соски.

На площади Кареи стояло пять маршруток. Мне нужна была маршрутка, идущая к монастырю Ватопед.

- Ватопед? - стал я спрашивать у водителей, показывая на их машины.

Все отрицательно мотали головой и показывали на выезд из Кареи.

Там, отдельно от остальных, стояло ещё две маршрутки.

Я направился к выезду и, подходя к машинам, на всякий случай спросил у идущего рядом со мной грека:

- Ватопед?

Он указал мне на маршрутку с левой стороны и растопырил ладонь.

- Не понял, - пожал я плечом.

- Файф, - сказал грек и опять показал мне на левую машину.

Оказалось, что в Ватопед идет маршрутка номер пять, а грек является водителем этой маршрутки.

Грек загрузил в багажник мой рюкзак и ушел. Ждать его пришлось долго. Не упуская из вида маршрутку, я прошелся по площади. Недалеко от Кареи расположен большой Андреевский скит, когда-то принадлежавший русской братии. Из-за деревьев были видны его купола, но к скиту я подойти не решился, так как не знал, когда поедет моя маршрутка.

Бродя по площади, сфотографировал клянчащих подачку кошек Кареи, усталого полицейского, который приехал в столицу Афона на огромном джипе.

Ещё тогда, когда собирался на Афон, сослуживец, узнав, что я еду один, предупредил:

- Смотри, на Афон едет разный люд, бывает, что и уголовники туда приезжают. В горах тоже могут жить не совсем законопослушные люди. А полиции на Афоне нет, управляют им только монахи.

Не прав был мой сослуживец, плохо проработал вопрос, хотя и юрист: первого полицейского я увидел в Карее, потом, во время переходов между монастырями, ещё несколько раз видел полицейские машины, а рядом с одной, при переходе из Лавры в Иверон, с разрешения полисмена даже сфотографировался.

Эта сторона вопроса, то есть то, каким образом осуществляется управление полуостровом, меня, практикующего правоведа, интересовала профессионально.

Правовой статус полуострова заметно отличается от установленных канонов государственного устройства многих стран и в своём роде уникален.

В 1912 году Афон стал частью греческого государства, а уже в 1926 году правительством и парламентом Греции была утверждена "Уставная хартия Святой Горы Афонской"

Этот Устав, состоящий из ста восьмидесяти восьми статей, по сей день является основным законодательным актом, действующим на Афоне.

Согласно Уставу, Святая Гора состоит из двадцати монастырей, располагающихся в строгом иерархическом порядке:

- Лавра Афанасия Афонского (монашеская столица Афона);

- Ватопед;

- Иверон;

- Хиландар;

- Дионисий;

- Кутлумуш;

- Пантократор;

- Ксиропотам;

- Зограф;

- Дохиар;

- Каракал;

- Филофей;

- Симонопетр;

- Святого Павла;

- Ставроникита;

- Ксенофонт;

- Григориат;

- Эсфигмен;

- Святого Пантелеимона (РУССКИЙ МОНАСТЫРЬ);

- Кастамонит.

Только эти двадцать монастырей по Уставу имеют право собственности на Афоне.

Все прочие: скиты, кельи, каливы, исихастирии, кафизмы с их территориями и пристройками являются неотчуждаемой собственностью какого - либо из перечисленных монастырей. Монастыри имеют право сдавать в аренду вышеперечисленные образования, но отчуждать их не могут.

Все монастыри Святой Горы находятся под духовной юрисдикцией Константинопольского Патриарха.

Монастыри управляются по своим внутренним Уставам, которые утверждаются Священным Кинотом, находящимся в Карее. Священный Кинот состоит из представителей двадцати афонских монастырей и принимает те или иные решения, касающиеся духовного и хозяйственного управления полуостровом, большинством голосов.

Гражданское управление полуостровом осуществляет губернатор, подчиняющийся Министерству иностранных дел Греции. В его ведении находится полиция полуострова, таможня, регистрационная служба.

Поэтому, несмотря на кажущееся безвластие на Афоне, всё здесь чётко контролируется и исполняется двумя ветвями власти. И можно с уверенностью сказать каждому приезжающему на Афон мирянину или священнослужителю: "У монахов на Афоне не забалуешь".

Порядок на полуострове едва ли не армейский.

Из Карее приехал ещё один большой автобус, набитый улыбающимися, неунывающими паломниками и только после этого на площади показался мой водитель. Из Кареи (ударение на последней гласной) любая маршрутка отправляется в дорогу только тогда, когда все места в ней будут заняты. Из приехавшего автобуса вышло много паломников, направлявшихся в Ватопед, и вскоре в маршрутке свободных мест уже не было. Какого качества была дорога к Ватопеду, я уже не помню. В моей памяти от этого пути остался только небольшой эпизод нашей вынужденной остановки в конце поездки.

Неожиданно дорогу перегородил железный шлагбаум. Рядом стояла небольшая будка, из которой вышел пожилой мужчина и подошел к маршрутке. Водитель, поговорив с ним, что-то сказал пассажирам, и те принялись рыться в карманах.

- Просит достать диамонитирионы, - пояснил русским паломникам молодой монах, сидевший рядом со мной. - Начинается территория монастыря Ватопед, а туда приём паломников ограничен. В первую очередь пускают паломников, которые имеют диамонитирионы, выданные монастырем.

Водитель собрал у всех пассажиров маршрутки диамонитирионы и передал их пожилому мужчине. Тот ушел в будку, и мы увидели в окно, что он кому-то звонит.

В салоне началась легкая паника.

- Сейчас завернут.

- Не волнуйтесь, - успокоил всех нас монах. - Обычная процедура. В крайнем случае, выйдете из маршрутки, обойдёте стороной этот КПП и придёте в монастырь. Там в ночлеге не откажут. Где-нибудь свободное место вам найдут.

Из будки вышел грек, что-то закричал и протестующе замахал над головой пачкой диамонитирионов.

- Говорит, что один диамонитирион ему не дали, - перевел монах.

- Скажите ему, что мой диамонитирион находится в рюкзаке. Я еду от греческой паломнической службы, диамонитирион выдан мне Ватопедом, и я имею право находиться в монастыре три дня, - попросил я монаха. Монах перевёл.

- Он спрашивает, как ваша фамилия?

Я назвал свою фамилию, и грек опять удалился в свою будку звонить. Через пять минут он вышел и раздал всем диамонитирионы, а пассажиры маршрутки опять, так же, как на пароме, посмотрели на меня с подозрительным интересом.

Мы выехали к морю, проехали мимо причала и остановились перед воротами монастыря. Перед монастырем раскинулась широкая беседка, покрытая дощатым полом, посередине возвышался сруб колодца. Мы напились холодной воды и стали ждать, когда нас пригласят в монастырь.

- Славик,- подошел ко мне долговязый худой паренёк, напоминавший походкой и обличием приблатненный уголовный персонаж из фильмов шестидесятых годов прошлого века. Ему не хватало только кепочки, лихо сдвинутой на глаза, и фиксы во рту.

- Я из Москвы. А это мой друг Жан из Парижа. Он тоже православный.

На самом деле Славик оказался глубоко верующим, простым, добрым и чутким парнем, готовым бескорыстно оказать помощь любому нуждающемуся. Таких паломников мне на Афоне встретилось много, хотя были и другие, вызывавшие своим поведением небольшое раздражение.

Я пожал руку Славику и скромному пареньку из Парижа, которого по внешнему виду можно было принять так же за албанца, итальянца или болгарина.

Славик перезнакомился со всеми. Благодаря Славику выяснилось, что молодого монаха, которого я просил переводить в маршрутке, зовут о. Феодосий. Он живет на острове Крит, куда переехал несколько лет назад с Афона. Родом он из Астрахани, любит ловить рыбу и путешествовать. Скажите мне на милость, какой астраханец не любит рыбную ловлю? Если человек, пусть даже монах, не любит рыбалку, значит он никогда не жил в Астрахани. В России о. Феодосий не был очень давно, а на Афоне в этом году находится уже несколько месяцев - ходит каждый день из одного монастыря в другой.

Разговорились с о. Феодосием. Учитывая, что о. Феодосий хорошо говорит по-гречески, я попросил его спросить у монахов Ватопеда, как передать посылки о. Феодоху и о. Косьме.

Критский монах с удовольствием согласился выполнить эту мою просьбу и в дальнейшем помог мне в других, не менее важных вопросах, но об этом по порядку.

- А куда вы после Ватопеда поедете?- спросил о. Феодосий.

- На Святую Гору хочу подняться. Мне подробный маршрут поездки в паломнической службе разработали.

Достав из кармана листок, я протянул его о. Феодосию.

Он внимательно прочитал его и печально улыбнулся:

- Наверное, давно составляли этот маршрут?

- А что такое?

- Вот здесь у вас написано, что монашествующие получают диамонтирионы и передвигаются по Афону бесплатно, а этого уже давно нет. У монахов, с начала кризиса в Греции, берут такие же деньги за проезд между монастырями и за выдачу диамонтирионов, как с других паломников.

Только через сутки я понял, почему так сильно огорчился о. Феодосий. Но об этом позже.

Мой "маршрутный лист" заинтересовал всех, паломники внимательно читали его, передавали из рук в руки, прочитал его даже Жан из Парижа.

Возможно, кому-то пригодится эта информация при паломнической поездке на Афон, поэтому воспроизвожу её полностью в данной статье.

РЕКОМЕНДАЦИИ ПАЛОМНИКУ

Вылет на Салоники из аэропорта "Шереметьево". Рейс ? SU 5150, время вылета в 16:05. За три часа быть на регистрации.

По прибытии в Салоники, в аэропорту Вас ждёт встречающая сторона, фирма "Mouzenidis". Переезд в Уранополи (расстояние 145 километров - это около двух часов пути) и размещение в отеле "Македония".

Утром следующего дня, в 8:00 завтрак, затем получить диамонтирион, он стоит двадцать пять евро, священнослужители не платят. Купив билет на паром, идти на посадку.

В 9:45 паром отходит на Святую Гору.

Когда паром минует русский Свято - Пантелеимонов монастырь, желательно спуститься с верхней палубы, чтобы одним из первых выйти в Дафни на берег и занять место в автобусе, идущем до Кареи. Стоимость проезда три евро, оплата в салоне автобуса.

По прибытии в Карею пересесть на микроавтобус, идущий в монастырь Ватопед, и там разместиться на ночлег.

Приблизительно в 17:00 служиться Вечерня, по окончании которой ужин. Затем паломники возвращаются в храм, где происходит поклонение святыням монастыря и русско-говорящие монахи (о. Нектарий или о. Досифей) проводят экскурсию по монастырю.

Затем отдых до утра. Расписание утренних служб объявят в монастыре.

По окончании литургии, а это примерно в 8:30 утра, монастырский обед.

В десять часов утра от монастыря Ватопед отходит микроавтобус в Карею.

В 10:30 от Кареи автобусом надо добраться до Дафни, и в 12:30 паромом "Агиа Анна" доплыть до монастыря Святого Павла. Там ночуем.

В монастыре Святого Павла русско-говорящие монахи: о. Евфимий, о. Никандр, о. Давид.

От этого монастыря можно подняться на вершину горы Афон.

Для этого утром, после трапезы, перейти в скит Святой Анны и, приложившись к стопе Святой Анны, начать восхождение на гору.

Воду набрать у Креста из шланга.

Ночлег на вершине горы в недостроенном храме. Ночью бывает прохладно.

Общие рекомендации: в любом монастыре порядок богослужений следующий.

Примерно в семнадцать часов вечернее богослужение, длящееся один час, затем ужин, после которого надо вернуться в храм, где будут выносить святыни для поклонения.

Утренняя служба начинается где в три, где в четыре утра. По окончании литургии, а это примерно в 8:30, монастырский обед.

Двадцать первого августа следует выехать паромом с Афона (из Дафни) в 12:10.

По прибытии в Уранополис пересесть на автобус, идущий в Салоники, и выйти через три минуты у отеля "Александрос Палас".

Чтобы не проехать остановку, предупредите заранее водителя.

24 августа от гостиницы трансфер в аэропорт. Дата и время вылета самолёта указаны в авиабилетах.

От руки Виктор Кусков, по моей просьбе, дописал в рекомендациях: деньги передать Андрею - 450 евро.

Вот так, с этой надписью ручкой, все находящиеся в беседке у Ватопеда прочитали эти рекомендации.

- Мне бы кто выдал такие рекомендации, - сказал один из паломников, доставая из колодца ведро с водой.

Из монастырских ворот вышел монах и помахал нам рукой, идите, мол, сюда.

Мы вошли в ворота и остановились перед окошечком, за которым сидел монах и записывал вновь прибывших в амбарную книгу. Пришлось повторно доставать диамонитирионы. Только на этот раз он спрашивал ещё наши профессии. Зачем ему это было надо, мы так и не поняли. Впоследствии, в других монастырях, наши профессии никому не были нужны. Мне, как юристу, было интересно узнать, все ли монастыри на Афоне живут по единым правилам? И только на Афоне я, наконец, понял глубинный смысл поговорки "В чужой монастырь со своим уставом не ходят", так как в каждом монастыре были свои, присущие только этому монастырю, индивидуальные порядки и правила.

По высокому деревянному крылечку мы поднялись в уютный архондарик, где нам тут же вынесли поднос с рюмками раки, большими пластиковыми стаканами холодной ключевой воды и широкой тарелкой, на которой красовался рассыпчатый лукум.

Рюмок на подносе было в два раза больше, чем нас и этим обстоятельством не преминул воспользоваться невысокий рыжеватый мужичок, который при знакомстве в беседке перед монастырем назвал себя Сашей их Воронежа. Ещё тогда, кода мы шли по двору монастыря к архондарику, я унюхал, что от Саши из Воронежа разит, как от пивной бочки. Но не судите, да не судимы будете.

Саша из Воронежа хлопнул свою рюмку, крякнул и обратился к нам:

- Мужики, кто не будет пить раки, я за него выпью. Уж не судите строго в Успенский пост, но люблю я это дело.

Многие паломники соблюдали пост и не притронулись к рюмкам, лишь попили холодной воды и отщипнули немного лукума.

Саша из Воронежа опрокинул в рот шесть рюмок подряд, запил холодной водой и принялся жевать лукум. Весь его вид выражал неимоверное блаженство.

Я читал, что рюмка монастырской раки, запитая холодной водой, моментально снимает усталость. Попробовал и, о, чудо! - усталости как не бывало. При этом я нисколько не захмелел.

Нас развели по кельям. Мне, Саше из Воронежа, Славику и Жану досталась келья на последнем, пятом этаже архондарика. Отца Феодосия, как монаха, поселили на втором.

В келье рядом с каждой кроватью стояли тапочки, на спинках висели чистые полотенца. Единственным неудобством, вносящим небольшой дискомфорт, было отсутствие тумбочек. Поэтому, достав из рюкзака чистые вещи, я положил их горкой на стул, а рюкзак засунул под кровать.

Если бы только знать, что всего через сутки, оказавшись в огромной келье русского Свято-Пантелеимонова моностыря, я буду вспоминать с усмешкой о таком пустяке, как отсутствие тумбочки в келье Ватопеда, то можно было бы совсем не предавать значения такому пустяку. В келье Свято-Пантелеимонова монастыря не было даже стула и вещи пришлось складывать на грязный пол. Но не этим должен быть озадачен истинный паломник, ищущий духовные ценности, а не материально - бытовой уют.

Освоившись в келье, Саша из Воронежа взял у меня журнал "Русский дом", полистал его, прочитал первую статью и потом попросил мой "маршрутный лист", который я ему тот час же вручил.

- Ты на Святую Гору хочешь в Преображение подняться?

- Да. В этот день там литургию служить будут. Такое только один раз в год бывает.

- Знаю, знаю. Я на Афоне много раз был. Сейчас речь не об этом, а о том, что у тебя маршрут не совсем точно составлен. Я на это ещё в беседке перед монастырем внимание обратил.

- Как так?

- А вот смотри, у тебя здесь два дня выпадает.

Мы стали читать и считать. Действительно, если я уеду из Ватопеда завтра утром, то это будет шестнадцатое августа. Следующим должен быть монастырь Святого Павла, из которого я должен буду выйти на Святую Гору.

- Преображение у нас в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое августа, так? - подсчитал Саша.

- Да.

- Значит, тебе надо из Павла выйти восемнадцатого утром, вечером доберешься до Святой Горы, так?

- Допустим, так!

- А где ты будешь с шестнадцатого до семнадцатого? В Павле тебе двое суток (с утра шестнадцатого до утра семнадцатого) жить не разрешат.

Я это хорошо знал. На Афоне существует строгое правило, что в монастыре паломнику можно поселиться только на сутки или остаться только на одну ночь.

Мне оставалось, либо воспользоваться исключительным правом, предоставленным мне ватопедским паспортом, переночевать две ночи из трёх возможных в этом монастыре, либо, после Ватопеда, заехать перед посещением монастыря Святого Павла ещё в какой-нибудь монастырь.

Мне же хотелось за эти семь дней посмотреть побольше монастырей, поэтому первый вариант меня никак не устраивал. И тут меня осенило.

- Слушай, Саш, мы же завтра утром в Карею поедем?

- Можно в Карею, а можно в Хиландар, туда маршрутка завтра утром идёт, но ты же хочешь на Святую Гору подняться, поэтому тебе надо ехать только в Карею, а оттуда в Дафни, чтобы пересесть на паром "Агия Анна", плывущий к монастырю Святого Павла.

- Правильно. А если я не доеду до Дафни, и выйдя на середине пути, направлюсь потом пешком в наш русский монастырь, а оттуда на следующий день доплыву до Святого Павла?

- Неплохой вариант, - согласился Саша и что-то свое прикинул в уме.

"Что-то он замыслил", - подумалось мне.

Откуда у меня на Афоне взялось это чувство провидения, которое во время моего нахождения на Святой Горе ни разу мня не обмануло? Вот загадка!

- Смотри дальше, - продолжал Саша.- Отправляться тебе в Уранополис, как следует из этих рекомендаций, необходимо двадцать первого августа. С девятнадцатого на двадцатое ты будешь в Лавре, а с двадцатого на двадцать первое? В рекомендациях об этом ничего не написано.

- Ладно, дойду до Лавры, а там решу, куда дальше направиться. Вообще-то мне очень хочется ещё к сербам в Хиландар попасть.

Но сначала, прежде чем прилечь на чистую кровать, надо было смыть дорожную пыль.

Я сунул гудящие от усталости ноги в тапочки, снял полотенце со спинки и пошел искать душ. На нашем этаже все кабинки были заняты. Пришлось спуститься на четвертый этаж, но и там все душевые комнаты были заняты и я, в поисках свободной душевой, дошел до второго, монашеского, этажа. На пятачке между вторым и третьим этажом во всю стену и чуть ли не до потолка располагалась икона Хозяйки горы афонской, у которой моя тёща просила положить три земных поклона. Я так и сделал, когда ещё выполнишь просьбу любимой тёщи?

На втором этажа свободной оказалась только одна душевая, но когда я зашел в неё, то меня чуть не вырвало: по всей кабинке были разбросаны длинные черные волосы. Они висели на стенах, на умывальнике, лежали кучей у решетки слива воды. Какой-то монах стриг бороду и не убрал за собой волосы. Не знаю, почему это вызвало у меня такое внезапно возникшее чувство брезгливости, но уж если рассказывать об этой поездке откровенно, то не могу не упомянуть и о таком эпизоде. Грешен я! Говорила мне жена, что на Афоне на каждый шаг нужно благословление получать, а я вот зайдя без монашеского разрешения на их этаж, согрешил не желая того вовсе.

Пришлось подниматься на свой этаж, а там уже были свободными сразу две душевых.

Помывшись, переодевшись в чистое, я пошел искать о. Феодосия, ведь надо было решать, каким образом передать посылки о. Феодоху и о. Косьме. Я нашел о. Феодосия в необычном месте. На пятом этаже ватопедского архондарика есть маленький балкончик, с которого открываются великолепнейшие виды на монастырскую арсану, на прекрасные сады и на бирюзовое море. Когда я открыл дверь балкона, то чуть не задохнулся - курильщики сидели на балконе плотной кучкой и дымили сигаретами. Я позвал о. Феодосия и мы спустились на второй этаж.

Дежурный монах объяснил по-гречески, что посылки я могу отдать святым отцам после вечерней трапезы, на которую все монахи монастыря приходят в обязательном порядке.

До вечерней службы оставалось несколько часов, и мы завалились на кровати, скоро в келье послышался дружный храп, который, впрочем, никого не раздражал, так как все сильно устали и уснули мгновенно.

Меня разбудил Саша из Воронежа и мы отправились на службу - первую службу, на которую я попал на Афоне. Ватопед был первым монастырем, в чей храм я входил на полуострове.

Помню первое впечатление от храма. Он оказался с невысоким куполом, вдоль стен располагались стасидии, а посередине храма, напротив иконостаса, съедая почти всё его пространство, стояло три ряда мягких кресел, в которых уже сидели люди. Таких храмов в России я не видел и поначалу растерялся, где же мне встать на службу. Впереди, перед рядами, загораживая собой иконостас от сидевших в креслах греков, стоял Славик и истово молился. Я пробрался между рядами и встал рядом. Так мы, стоя впереди всех, и выстояли один час вечери. Сама вечеря на меня особого впечатления не произвела, мне показалось, что наши русские богослужения происходят более торжественно. Не хватало в греческой службе русской величавости, когда батюшка густым басом так отхватит, что свечи, мерцающие у икон, начинают гаснуть одна за другой. Это я не был ещё на утренней службе в греческом храме, иначе бы не делал таких скоропалительных выводов.

Закончилась вечеря и все вышли из храма на широкий монастырский двор, выложенный крупным булыжником. Напротив храма располагалась трапезная, потом, в других монастырях, я убедился, что трапезная в обязательном порядке должна находиться напротив главного храма.

Первыми в трапезную вошли монахи монастыря, за ними потянулись священники, совершающие паломническую миссию, а за ними уже вошли в трапезную миряне.

Кстати, священнослужителю попасть на Афон в сто раз тяжелее, чем простому мирянину. Для этого священнику требуется получить разрешение Константинопольского Патриарха. Понятно, что греческий патриарх один, а священников, желающих посетить Святую Гору, множество, поэтому подавляющее большинство священнослужителей едут на Афон без этого разрешения. Светские и духовные власти полуострова смотрят на процедуру посещения Афона такими священниками весьма либерально, так что отсутствие разрешения Константинопольского Патриарха не мешает им путешествовать по монастырям.

Несмотря на Успенский пост, столы в трапезной ломились от всевозможных яств. Арбузы, дыни, виноград, огурцы, помидоры, варёная кукуруза лежали посреди столов огромными грудами. Между ними стояли вазы и тарелки с греческими оливками, мёдом, кашами, овощными салатами. Не было только мясных блюд. Но самой вкусной из всего трапезного изобилия оказалась ... обыкновенная холодная вода в серебряных сосудах. Потом, на утренней трапезе в Ватопеде, и дальше в других монастырях, моё неизменное изумление вызывал необыкновенный вкус простой афонской воды. Как мне её не хватает сейчас. Первые дни после Афона я обычную воду вообще не мог пить, спасался от обезвоживания организма разными соками и минералками, пока снова не привык к "не афонской" воде.

Монахи сидели в трапезной за отдельным столом. Читалась молитва и длилась она до того момента, пока последний паломник не покушает. Вдоль рядов ходил дежурный монах и внимательно поглядывал на столы. Как только все поели, он едва заметно махнул рукавом своей рясы, и монахи встали из-за столов, за ними поднялись паломники, была прочитана благодарственная молитва, и первым из трапезной вышел настоятель, за ним в два ряда вышли во двор монахи, за ними вышли мы.

У трапезной стоял худой, длинный монах и низко кланялся выходившим. Вид у него был страдальческий и сильно извиняющийся.

"Наверное, за грехи на него строгую епитимию наложили. Вот он и кланяется всем со скорбным лицом, а сам даже в трапезную не осмелился войти. Наверное, его голодом морят за грехи", - подумалось мне тогда.

Мне стало жалко этого монаха и только потом, в монастыре Святого Павла, нам объяснили, что это монастырские повара просят прощения у трапезников, если вдруг кому не понравилась приготовленная ими пища. Это правило существует во всех монастырях и записано во всех монастырских уставах.

Начали сгущаться ранние южные сумерки, ко мне подошел о. Феодосий.

- Вон там, у ворот храма стоит о. Феодох. Запомните, он после поклонения святым мощам проведёт с вами небольшую экскурсию по храму. Я ему уже говорил о посылках с лекарствами.

Мы вошли в храм и следом за монахами приблизились к святым мощам, вынесенным на середину храма. С великим благоговением приложились к единственной и бесценной святыне Ватопеда - к Поясу Богородицы, помещенному в драгоценный ковчежек. Кроме него здесь находились части животворящего Креста Господня, губы и хламиды Христа, частицы мощей святых: Григория Богослова, Андрея Критского, апостола Варфоломея, великомучеников Феодора Стратилата, Параскевы, Кирика, Сергия, Вакха, священномученика Харалампия, великомученика Пантелеймона, Трифона, Иоанна Милостивого, архидиакона Стефана, великомученика Димитрия Солунского и других.

После поклонения святым мощам все подошли к чудотворной иконе Божией Матери Всецарица или Пантанасса, которая исцеляет больных раком.

Здесь три монаха читали акафист, после которого о.Феодох собрал вокруг себя русских паломников и повел нас по храму.

- Соборный храм монастыря, один из самых обширных на Афоне, - начал экскурсию о. Феодох, - построен он ещё в десятом веке и посвящен в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. В нем сохранились фрески XIV века, вон там вверху, а также несколько мозаик. В храм ведет преддверие, из которого вход в два пространных притвора: внешний и внутренний. Вы их уже видели во время вечерней службы. По обеим сторонам притворов два придела; по праву сторону - святителя Николая Чудотворца, по левую - великомученика Димитрия Солунского. Мы сейчас по ним пройдём. Над последним приделом находится ещё небольшой придел на хорах во имя Пресвятой Богородицы, называемый "Отрады" или "Утешение". К чудотворной иконе "Отрады" или "Утешения" мы так же сейчас подойдем и приложимся. Кроме этих чудотворных икон в нашем монастыре находятся иконы Божией Матери: "Закланная", "Провозвестительница", "Ктиторская", "Елеоточивая" и чудотворная икона Божией Матери над вратами.

О "Закланной" иконе Божией Матери вы, наверное, слышали?

Один монах, осерчав на своего наставника, ударил в отместку ножом по иконе. Из раны на щеке Богородицы потекла кровь и тогда монах, осознав свой поступок, бросился на колени и стал просить прощения у Божией Матери. Он каждый день, в течение жизни, приходил к этой иконе и подолгу молился, прося прощения и лишая себя воды с пищей. Через несколько лет после его смерти, по монастырскому обычаю, были подняты кости этого монаха, они были белыми и к ужасу монахов, не истлевшей, чёрной была только та рука, которой монах держал нож.

А сейчас мы пройдем в левый предел, к иконе "Отрада" или "Утешение".

Направлясь вместе с другими в левый притвор, я вспомнил: "Об этой иконе мне в Москве говорил о. Серафим и вот я иду к ней прикладываться. Не чудо ли это?!"

Мы вошли в тёмный притвор, где горели только свечи, поднялись по небольшой лестнице к чудотворной иконе, увешанной золотыми цепочками благодарных жертвователей.

Мне в Москве передали золотую цепочку к иконе Всецарицы. Надо будет её или сегодня, или завтра утром отдать монахам Ватопеда.

- Когда-то разбойники решили разграбить Ватопед, - продолжал экскурсию о. Феодох, - и когда они под покровом ночи подошли к высоким стенам монастыря, то решили затаиться до утра. Утром монахи должны были закончить службу и открыть ворота крестьянам, везущим в монастырь продукты. В то время, когда разбойники ждали открытия ворот, закончилась утреня и братия стала расходиться по кельям для временного отдыха. В церкви остался один настоятель монастыря. Вдруг от стоящей вблизи иконы Божией Матери он услышал женский голос, предупреждающий об опасности, грозившей монастырю. Игумен устремил свой взор на икону и увидел, что лики Богородицы и Богомладенца изменились. Ватопедская икона была подобна "Одигитрии", на которой Богомладенец всегда изображается с благословляющей рукой. И вот игумен видит, как Иисус поднял свою руку, заграждая уста Богородицы, со словами: "Нет, Мать Моя, не говори им этого: пусть они накажутся за грехи свои". Но Богородица, уклоняясь от Его руки, двукратно произнесла те же слова: "Не отверзайте сегодня врат обители, а поднимитесь на стены монастырские и разгоните разбойников".

Поражённый игумен тотчас собрал братию. Все были изумлены изменением очертания иконы. После благодарственной молитвы перед святым образом воодушевлённые иноки поднялись на монастырские стены и успешно отразили нападение разбойников. С тех пор Ватопедская икона стала называться "Отрада" или "Утешение", так на этой иконе лик Божией Матери ясно выражает сострадательную любовь, взор Её дышит милосердием и кротостью, а на устах покоится тихая улыбка утешения. Лик же Богомладенца строг.

Я приложился к чудотворной иконе, и мне показалось, что эту икону я уже где-то видел. Более того, я хорошо её знаю.

Дождавшись, когда все паломники по очереди приложатся к иконе, я повторно подошел к ней.

Ну, конечно же, эта икона уже несколько лет находится в холле моего загородного дома, правда, она там бумажная и сильно выцвела от времени. Печально, чтобы узнать об истории этой чудотворной икону мне понадобилось съездить на Афон. А может быть наоборот - это великая радость и чудо, что я приложился к иконе Богоматери "Отрада" или "Утешение" именно в Ватопеде, именно в том месте, где Богородица предупредила монахов о грозящей им смертельной опасности?

Потом, в Москве, я нашел три молитвы, которые без труда может выучить каждый паломник, оказавшись у этой великой иконы. Вот они:

- "О, Пресвятая Госпоже Богородице, Отрадо и Утешение наше! Воззри милостивно на люди предстоящие с верою и любовию и покланяющиеся Пречистому Образу Твоему приими наше хвалебное пение и пролей теплую Твою молитву о нас грешных ко Господу, да презрев вся наша согрешения, спасет и помилует нас, О, Предивная Владычице! Покажи на нас чудные милости Твоя, сохрани пастырей Церкви и вся христианское воинство. Молим Тя умиленно, избави и всех нас от всякия скорби, настави на путь всякия добродетели и благостыни, спаси искушений, бед и болезней и изьми от нас оклеветания и свары, сохрани от молниеноснаго грома, от заполения огненнаго, от града, труса, потопа и смертоносныя язвы, подаждь нам Твою милостивую помощь в пути, и в мори и на суши.

Се бо Всемилостивая Владычице во уповании несомнением Тебе нашу убогую молитву возносим. Не отрини наших слез и воздыханий, не забуди нас во вся дни жизни нашея, но всегда пребывай с нами, и Твоим заступлением и ходатайством у Господа подавай нам отраду, утешение, защиту и помощь, да славим и величаем и ублажаем Тя во вся роды во веки веков.

Аминь".

- "Надежда всем концем земли, Пречистая Дево Богородице, Утешение и Отрадо наша! Не гнушайся нас грешных, на Твою бо милость уповаем. Угаси пламень греховный и покаянием ороси изсохшие сердца наша. Очисти ум наш от греховных помышлений. Приими моления от души и сердца с воздыханием Тебе приносимыя. Буди Ходатаица о нас к Сыну Твоему и Богу и отврати гнев Его от нас Матерними молитвами. Укрепи в нас веру православную, вложи в нас дух страха Божия, дух смирения, терпения и любви. Душевныя и телесныя язвы исцели, утиши бурю злых нападений вражеских. Отыми бремя грехов наших и не остави нас до конца погибнути. Подаждь нам милость Твою и святое благословение Свое всем зде предстоящим и молящимся и всегда пребываяй с нами, подавая приходящим к Тебе отраду и утешение, помощь и заступление, да славим и величаем Тя вси до последняго нашего воздыхания.

Аминь".

- "О Пресвятая Дево, Мати Господа, Царице Небесе и земли! Вонми многоболезненному воздыханию души нашея, призри с высоты святыя Твоея на нас, с верою и любовию поклоняющихся Пречистому образу Твоему. Се бо грехми погружаемии и скорбьми обуреваемии, взирая на Твой образ, яко живей Ти сущей с нами, приносим смиренная моления наша. Не имамы бо ни иныя помощи, ни инаго предстательства, ни утешения, токмо Тебе, о Мати всех скорбящих и обремененных! Помози нам немощным, утоли скорбь нашу, настави на путь правый нас заблуждающих, уврачуй и спаси безнадежных, даруй нам прочее время живота нашего в мире и тишине проводити, подаждь христианскую кончину, и на страшном суде Сына Твоего явися нам Милосердая Заступница, да всегда поем, величаем и славим Тя, яко благую Заступницу рода христианскаго, со всеми угодившими Богу.

Аминь".

Когда мы вышли из храма, монахи передали о. Феодоху какой-то объемный сверток, а я вдруг вспомнил о своих посылках и побежал в архондарик. "Только бы о. Феодох никуда не ушел, - повторял я, как заклинание".

Влетев стрелой на пятый этаж, я порылся в рюкзаке, нашел два пакета с лекарствами и бросился к храму.

О. Феодох вёл паломников в хранилище масла, где все приложились к иконе Божией Матери "Елеоточивая".

- В самые голодные, в самые трудные годы для монастыря, Божия Матерь сама наполняла до краёв цистерны монастыря маслом и вином,- говорил о. Феодох.

Подождав, когда о. Феодох, закончит рассказ, я протянул ему две посылочки с лекарствами.

- Спасибо, Владимир, - улыбнулся о. Феодох и я понял, что меня здесь ждали: либо Виктор Кусков позвонил из Москвы, либо о. Феодосий сказал ватопедским монахам, как меня зовут.

- Приходите в девять часов вечера к храму. Поведу вас в музей,- тихо сказал о. Феодох.

Я посмотрел на большие монастырские часы, висевшие на стене храма. Один циферблат часов показывал светское время, другой - монашеское. У меня оставалось ещё полтора часа свободного времени.

После экскурсии Славик подошел к русским священникам, приехавшим в Ватопед чуть позже нас, и я услышал, что он спрашивает у них, как в Ватопеде можно исповедоваться и причаститься.

Один из этих четырех священников оказался иеромонахом из Сретенского монастыря в Москве. Звали его о. Ириней и исповедовать в Ватопеде русских паломников по каким-то правилам, которые я уже не помню, из четырех русских священников мог только он. Отец Ириней пообещал Славику договориться с монахами монастыря, чтобы выделили для исповеди правый предел Николая Чудотворца в храме.

- Скажите, о. Ириней, мне можно исповедоваться, а потом и причаститься после Литургии? - успел спросить я.

- Подходите через полчаса к пределу Николая Чудотворца, - сказал мне о. Ириней.

Когда я через полчаса вошел в правый предел, там монахи монастыря читали акафист, пришлось подождать. Мы со Славиком и ещё одним молодым паломником из Киева исповедовались и в конце исповеди я вздохнул:

- Жалко, что причаститься нельзя.

- Почему? - спросил о. Ириней.

- У меня брак не венчан. На Афоне без этого до причастия не допускают.

- Скажите, а в России вам это не мешает причащаться?

- Там можно, там батюшки благословляют.

- Хорошо! Давайте рассуждать дальше. Вот вы приехали в другую страну и что? После этого вы перестали быть православным или будете молиться по другим правилам?

- Конечно, нет, - возмутился я.

- Так почему же тогда на Афоне вам запрещено причащаться Святых Тайн? Афонские монахи вас допустить до причастия не могут, а русский священник может.

Что касается Греции, то тут почти все люди рождаются в православии, поголовно крестятся во младенчестве и в школах, в обязательном порядке изучают "Основы веры". Поэтому и требование обязательного венчания в случае брака - законно, чтобы порицать незаконное (незарегистрированное и невенчанное сожительство). В нашем же русском, постсоветском пространстве, очень часто наблюдаются случаи, когда та или иная половина семейной пары приходит к вере со временем. И это происходит уже после того как брак зарегистрировали и супруги много лет прожили вместе. Апостол Павел советует уверовавшему мужу, у которого жена неверующая, - не разводиться. Более того, "жена неверующая" освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы" (1 Кор.7:14). Подчеркиваю последнее слово - "святы". Если учесть, что в первом веке не было никакого специального чина венчания, то остается предположить, что "верующий муж" освящался Богом через участие в Евхаристии (причастии Тела и Крови Христовых). Он причащался в Церкви сам при неверующей жене и без совершенного над ним чина венчания. Конечно, в идеале, жених или невеста должны искать себе в качестве второй половины кого-то из верующих. Но, в нашей современной России по факту происходит совершенно иначе. Двое неверующих составляют семью, а потом кто-то начинает ходить в храм. Конечно, если начнет ходить в храм и вторая половинка, то желательно таинство Венчания совершить (если, конечно, им уже не по 70 лет). Но до тех пор, пока вторая половинка не "созрела" до этого, московские священники уверовавшую половинку от причастия не отлучают.

И о. Ириней благословил меня на причастие в Ватопеде!

Всё на Афоне, как и в мире, происходит по велению Божиему, но здесь это проявляется отчётливо, зримо. Надо же было такому случиться, что в Ватопеде Господь послал нам русского иеромонаха, который от его имени разрешил, казалось бы, неразрешимую для меня проблему. О причастии в афонском монастыре, зная строгие монашеские правила, я даже не мечтал.

В девять часов вечера небольшую группу паломников, в числе которых был о. Ириней и другие русские священники, повели в монастырский музей.

Бронированная дверь, замок которой с заметным усилием и металлическим скрежетом открыл о. Феодох, тяжело распахнулась, вспыхнул свет, и мы переступили порог музея. Ватопедский монастырь имеет самую обширную музейную коллекцию достопримечательностей из всех афонских обителей. На православной выставке, недавно прошедшей в Париже, две трети музейных экспонатов были представлены Ватопетским монастырем. Сопровождаемые о. Феодохом мы провели в музее около часа, посмотрели подаренные обители русскими царями серебряные и золотые вещи, фотографии насельников монастыря, древние иконы и сосуды, найденные под стенами обители при раскопках и многое другое.

Когда я вернулся в келью, все обитатели её уже готовились ко сну. Мне было как-то не по себе. Чувство стыда давило: вот я побывал в музее, а моих товарищей туда не пригласили, но о том, где я отсутствовал больше часа, меня никто не спросил.

Я заметил, что на Афоне, никто никого не расспрашивает о его жизненных обстоятельствах, любопытство считается там пороком, и каждый может рассказать о себе только то, что считает нужным.

Иногда об этом приходилось немного жалеть, как в тот момент, когда мне через несколько дней моего пребывания на Афоне так захотелось подробно расспросить паломника Анатолия из подмосковного Хотьково о его необычной жизни, когда мы пять часов шли по раскаленной солнцем горной дороге от Лавры до Иверона.

"Поясок Богородицы! Я же забыл на вечерней службе и после трапезы попросить Поясок! Ведь мне супруга об этой святыне все уши прожужжала", - запаниковал я, укладываясь спать

- Кто-нибудь сегодня Поясок у братии просил? - задал я вопрос обитателям келии.

- Так сегодня после экскурсии по храму о. Феодох передал сверток с поясками иеромонаху Иринею, который раздал нам их по несколько штук, - сказал Славик. - У него, кажется, ещё что-то осталось.

И я вспомнил про этот свёрток в руках о. Феодоха. Пояски раздали нашим паломникам тогда, когда я бегал за лекарствами в свою келью. Надо завтра не забыть взять хоть один поясок у о. Иринея. Я даже расстроился от такой незадачи, выпавшей на мою долю.

Выключили свет и желтая луна, заглянув в мансардное окно, осветила тусклым светом спящих людей.

Как в три часа ночи гремели колотушки в монастырском дворе, призывавшие на утреню, я не услышал, меня разбудил телефонный будильник.

Вечером о. Феодох сказал паломникам, что они могут приходить на службу к пяти утра, ближе к середине утрени, но это была моя первая утреня на Афоне, и мне не хотелось халтурить, если так можно выразиться о службе. Я решил выстоять её полностью. На ощупь, чтобы никого не будить светом, впотьмах разыскав одежду, одевшись, подсвечивая себе дисплеем телефона, я вышел из кельи и направился в храм. Во дворе монастыря свет не горел, не горел он и в храме. Едва различая в мерцании нескольких свечей темные контуры стасидий, я пробрался к первому ряду храмовых кресел - служба ещё не началась. Из нашей кельи вместе со мной пришел к началу службы только Жан, остальные наши келейники подтянулись только к пяти часам утра, когда в стрельчатых храмовых окнах забрезжил легкий рассвет. Как проходила утреня точно, описать не берусь, так как на всё небесное, божественное у меня не хватит земных слов и литературных способностей. Помню только, что сидя в кресле, а потом и стоя ближе всех к центру храма, вспоминал, как киевский князь Владимир выслушивал своих посланцев и они, сравнивая мусульманские, иудейские, буддийские богослужения были в совершеннейшем восторге от греческой службы, что, в принципе, и предопределило выбор православия киевским князем.

"Мы, стояли на земле, но были на небе", - так рассказывали посланники князя Владимира, оказавшись на литургии в греческом храме в 998 году нашей эры.

Спустя более чем тысячу лет, примерно такие же чувства испытал и я, впервые находясь на греческой (нет - даже не так), на ватопедской утрени. Поначалу мне показалось, что, как и на вечерней службе, утрени не хватает нашего русского размаха и торжественности, но потом ватопедские монахи устроили такой "круговорот", что я просто растворился в пространстве. В середине храма мерцали свечи, а из тёмных углов бесшумно выплывали в центральный круг чернобородые монахи, кланялись в разные стороны и исчезали в противоположном тёмном углу. Настолько это кружение было стремительным и слаженным, что мне показалось, будто воинское подразделение выполняет сложную боевую задачу. Впрочем, это сравнение недалеко от истины, так как монахи как раз и являются воинами Христа, сражающимися за веру. По всему миру, в том числе и в далёкой от Афона России, когда все люди спят, монахи во время ночной службы ведут непримиримую битву с силами зла. Такая битва ведётся каждую ночь, по будням и праздникам, в холодные или душные ночи, во время войн и мирного существования народов и стран.

Сравнивая ватопедскую литургию со службами в других афонских монастырях, я приходил потом к неизменному выводу: больше всего меня поразила служба именно в этом монастыре. И даже не потому, что эта служба была первой на греческой земле. Казалось, что здесь монахов подбирают даже по росту, все они примерно среднего роста, почти все молодые, а потому чрезвычайно подвижные и почти все чернобородые. Такого количества монахов, присутствующих на литургии, я не видел ни в одном монастыре на Афоне. Даже в Лавре и Ивероне их было в два раза меньше на утрене, чем в Ватопеде. Четыре часа литургии пролетели, как мгновение и вот настал момент, желанный для каждого православного - Причастие.

Сначала причастились монахи, потом к Святой Чаше стали подходить миряне. Греческие паломники, в отличие от русских, подходили к причастию едва согнув руки в локтях. Я встал к причастию одним из последних и когда проходил мимо строя уже причастившихся монахов, кто-то легонько тронул меня за локоть, я повернул голову влево и увидел о. Феодоха.

- Вы готовились к Причастию? - спросил он строго и в то же время озабоченно.

- Да. Отец Ириней благословил меня причаститься после исповеди!

Не знаю уж - во благо это для меня или в гордыню, но ещё с вечера о. Феодох стал в Ватопеде моим опекуном. Едва ли я о чём-то помыслю или замешкаюсь, как тут же появляется о. Феодох и развеивает все мои сомнения, или помогает преодолеть возникшие трудности. Я уже грешным делом подумал, что он следит за мной, хотя знал, что на Афоне всё предопределено и видно так предназначено свыше, что о. Феодох должен быть всегда рядом.

После литургии, не успел я подумать о том, что надо подойти к о. Феодоху за Поясом Богородицы, как он, оказавшись поблизости, показал на худого монаха, который должен был передать мне кусочек ватопедской святыни. Откуда или от кого он узнал об этом!?

Я подошел к монаху, на которого указал о. Феодох, но тот, налив из ведра воду в серебряный сосуд, быстро удалился в левый предел. Отец Феодох показал жестом, чтобы я следовал за монахом. В левом пределе монаха не было. Разыскивая нужного мне монаха, я вышел из храма и увидел улыбающегося о. Феодоха.

- Мы здесь быстро передвигаемся. Вон тот монах, которого вы ищете!

Поняв, что и на этот раз я худого монаха не догоню, о. Феодох сам быстро подошел к нему и что-то сказал по-гречески. Через две минуты монах вышел из предела Николая Чудотворца и вручил мне целых три Пояска Богородицы. Я был счастлив и когда поднял голову, чтобы поблагодарить, то рядом не было ни о. Феодоха, ни худого монаха.

Прав был кто-то из паломников, сравнивая ватопедских монахов с маневренной и быстрой морской пехотой, я думаю, что эти монахи, окажись в монастыре в средние века, когда захваты и разграбления афонских монастырей морскими пиратами были привычным делом, оказали бы достойное сопротивление разбойникам.

Скоро должна была начаться утренняя трапеза, такая же хлебосольная, как и вечерняя. Упаковав в рюкзак чудотворные пояски, я побежал к столовой. В монастырях утренние трапезы называют обедами, так как монахи принимают пищу всего два раза в сутки - после вечерней службы и после утренней.

Пообедав, мы вышли из трапезной, повара так же, как и вечером скорбно кланялись нам.

До отправления нашей маршрутки оставалось тридцать минут, когда я вспомнил про золотую цепочку, переданную мне женой к иконе Божией Матери "Всецарица".

Нашел в рюкзаке коробочку с цепочкой и побежал искать о. Феодоха, кроме него я больше никому не мог объяснить, что передаю цепочку в дар монастырю. Монаха я не нашел, зато заскочил в монастырский магазин и почти до отправления маршрутки находился там. Купил пять крестиков, десяток ладанок, одни черные четки, три иконы. Что интересно, когда дома пересчитал черные костяшки, то их оказалось ровно шестьдесят шесть. Не поверил, подумал, что ошибся, пересчитал ещё раз - опять ровно шестьдесят шесть костяшек на четках. Почему такое количество да сей поры не знаю, а спросить у священника всё как-то недосуг. Но вернемся в Ватопед, в магазине которого я так же посмотрел монастырские вина на витрине, бутылок было так много, что я не запомнил ни одного названия вин. Русские священники купили по нескольку бутылок разных вин для причащения народа в своих приходах, а мне не хотелось ходить по Афону с тяжелой бутылкой, тем более, что впереди меня ждала тропа к Святой Горе. Рюкзак должен быть в пути как можно легче.

"Отдам цепочку на выходе из монастыря дежурному монаху. Скажу, что к иконе "Всецарица", может, поймет, а не поймет, так пусть это будет даром монастырю, который монахи могут использовать по своему разумению", - подумал я в утешение.

На выходе из магазина меня окликнули:

- Возьмите наш монастырский еженедельник. Мы его всем паломникам раздаем бесплатно!

Я обернулся. Рядом стоял о.Феодох и протягивал мне еженедельник в жестком переплёте. Забегая вперед скажу, что уже в маршрутке я полистал довольно таки объемный еженедельник, прекрасно иллюстрированный, с видами монастыря, с цветными фотографиями ватопедских святынь, с описанием основных значимых дат в истории монастыря, и остался им, этим еженедельником, чрезвычайно доволен, даже каким-то чудом нашел место еженедельнику в моем рюкзаке, начинающем разбухать буквально на глазах.

- Отец Феодох, меня просили передать вот эту цепочку к иконе Божией Матери "Всецарица", - я положил коробочку с цепочкой в прозрачный полиэтиленовый пакет и протянул его О. Феодоху.

- Напишите на пакете имя.

Я достал из бокового кармана рюкзака ручку и написал на пакете: "К Всецарице" и протянул его о. Феодоху

- Да нет, - огорчился монах, - напишите имя жертвователя.

- Простите, не понял?

Монах пояснил и тогда под словом "К Всецарице" я дописал: "От рабы Божией Татианы".

Обратно в Карею нас ехало в два раза меньше, чем в Ватопед. В салоне в основном сидели русские паломники, среди которых возвращался в Дафни о. Феодосий с острова Крит, который опять оказал мне неоценимую помощь по пути следования к морскому порту.

Но был, всё-таки был в нашем общении с о. Феодосием неприятный момент, который, возможно, только я считаю таковым.

Когда в Карее мы с маршрутки пересели в автобус до Дафни, я попросил о. Феодосия перевести контролёру, что мне нужен билет не до Дафни, а до небольшого домика или даже будки на спуске крутой горы перед морским портом. От этой будки вела тропа в русский монастырь.

Монах перевел мои слова, и контролёр протянул мой билет, на котором проштамповал начало и конец моего маршрута "Карея - м. Ксиропатам" стоимостью в два евро.

- От будки тропа к русскому монастырю уходит вправо и вниз, а с левой стороны, на горе, находится греческий монастырь Ксиропотам, в котором хранится самая большая в мире часть Животворящего Креста, к которому вы можете приложиться. Это совсем не далеко. Там, в отличие от других монастырей, монахи разрешают паломникам прикладываться к святыням днём.

Мы, боясь, что контролёр и водитель забудут высадить меня у будки, напряженно вглядывались в дорогу.

И вот тут о. Феодосий, извиняясь и краснея, попросил у меня двадцать евро. Денег мне было не жалко, но когда я вышел из автобуса и направился к греческому монастырю, настроение почему-то немного испортилось. Светлый образ о. Феодосия как-то потускнел в моих глазах. Мне кажется, он это тоже почувствовал. Но ведь не от жадности это ощущение возникло! Тогда, в чем же причина? Никак не могу понять этого даже сейчас.

В Ксиропотаме к Животворящему Кресту, Бог сподобил, я приложился. Приложил к нему и пять крестиков, купленных в Ватопеде, снял со своей шеи нательный крестик и ладанку с частичкой мощей св. Спиридона Тримифунтского и тоже приложил их к монастырской реликвии.

- Спиридонус? - восхитился монах, открывший мне низенькую дверь в храм.

Наверное, этот монах до Афона был насельником какой-нибудь кипрской обители, возможно, родился на Кипре.

Монах закрыл на ключ дверь храма и жестом приказал следовать за ним. Мы пересекли монастырский двор, вошли в архондарик, где на мягких скамейках сидело пятеро греков. Их еще не оформили на проживание, и они усердно заполняли журнал. Монах, сопровождавший меня к святыне, вынес им поднос с рюмками раки, стаканами холодной воды, тарелкой лукума и удалился. Кстати, лукум переводится с арабского как "удовольствие для горла".

Я не знал что делать: ждать монаха или уходить из монастыря?

Через две минуты он вышел с таким же подносом и поставил его передо мной, потом опять удалился и на этот раз вышел с несколькими иконками и пузырьком масла, которые протянул мне с такой торжественностью, словно генерал вручал отличившемуся воину правительственную награду. "За Святителя Спиридона так жалует", - подумалось мне.

От монастыря по широкой тропе я быстро спустился к загадочной будке на краю горной дороги, обитой сайдингом, назначение которой для меня не было известно, и взял курс на Свято-Пантелеимонов монастырь.

Всё во мне ликовало, потому что каждый паломник, попав на Афон, наполнив свою душу и сердце незабываемыми впечатлениями, в какой-то момент мечтает побыть хотя бы какое-то время в полном одиночестве, чтобы осмыслить случившееся, систематизировать в памяти события и места своего пребывания на Святой Горе. Если уж быть до конца откровенным, то греческое дружелюбие, разговоры с паломниками меня стали немного напрягать, а тут - иду совершенно один по горной тропе, кругом красотища такая, что не хочется даже доставать фотоаппарат, хочется всё просто запомнить. Слева и далеко внизу, за зеленым ущельем, голубеет море, по нежной глади которого на малых узлах скользит туристический пароходик с восхищенными неземной красотой курортниками, возможно, они заметили меня и гид, видя усталого человека, бредущего по склону горы с рюкзаком за плечами, рассказывает им о том, как Евросоюз активно вкладывает деньги в строительство дорог на Афоне, но паломники, как вон тот бедолага, что плетётся среди скал, всё же предпочитают ходить от монастыря к монастырю по таким вот горным тропинкам, потому что не к каждому монастырю или келье ещё можно с комфортом подъехать на машине. Справа от меня уходят в небо вершины гор, покрытые сочной зеленью колючих кустарников и низкорослых деревьев. Где-то в водном пространстве, почти у самой линии горизонта, там, где Эгейское море сливается с безоблачным небесным куполом, в знойном мареве полудня туманился тонкой серой линией параллельный Афону туристический полуостров Ситония, огни которого через несколько дней я буду лицезреть с вершины Святой Горы. Сам я не слышал, но по рассказам бывалых знал, когда ветер дует на Афон со стороны этого полуострова, то звуки ночных дискотек мешают монахам молиться.

Идти стало очень легко, тропа, отгороженная от ущелья как оградой блинами камней (где монахи набрали столько одинаковых плоских каменюг), все время убегает вниз причудливой каменистой лентой, похожей на огромного питона, лениво растянувшего свое длинное тело между горными отрогами и сырыми ущельями материка. В некоторых местах она совсем теряется и тогда приходится идти наугад, через колючие кустарники, но я приноровился: стараниями монахов многие века тропа укладывалась гладкими камнями, и даже там, где камни успели зарасти густой травой, тропа была ощутимо более твердой, чем на диком участке. Это был хороший ориентир, чтобы не сбиться с пути. Самое худшее - это то, что едва заметная дорожка в некоторых местах раздваивалась и даже троилась, и тогда надо было верить только своей интуиции, которая, впрочем, до самого поворота к русскому монастырю меня ни разу не подвела. Иду по этой тропе и вспоминаю рассказ паломника Владимира, рассказывал после утрени в Ватопеде, как он пешком пять с половиной часов добирался от русского монастыря до Ватопеда. Больше всего ему запомнился именно этот отрезок пути - от Пантелеимона до Ксеропотама. Здесь он увидел змею на тропе, скорпиона, видел несколько разрушенных и заброшенных келий, каменных мостов через пересохшие ручьи. Из всего перечисленного мне встретился всего один развалившийся мостик, вокруг которого валялись огромные валуны меж которых едва пробивался тоненький ручеек, сбегающий в глубокое ущелье, поросшее кривыми эвкалиптами и низкорослым сосняком. Прыгая по этим валунам, я окончательно потерял тропу. Поэтому пришлось возвращаться к разрушенному мостику и начинать путь снова, повернув чуть левее, туда где колючие кустарники образовали своими верхушками невысокую арку. Именно в этих зарослях я и нашел продолжение тропы. Вокруг было так красиво, что я забыл даже про существование змей, а может потому я перестал их бояться, что после двух служб в Ватопеде был уверен в том, что со мной ничего плохого не случится. А если случится - значит так угодно Богу. Умереть на Афоне - вот высшее счастье для православного, которого удостаивается далеко не каждый. Впрочем, я, кажется, стал впадать в прелесть, а ведь читал, что многие монахи на Афоне, особенно отшельники, живущие в труднодоступных горных каливах, впав в прелесть и уверовав в свое бессмертие, прыгали в пропасти и, естественно, разбивались насмерть. Святая церковь осуждает такие смерти, ведь это, как не крути, самоубийство, а самоубийц, и в давние времена, и в наше время запрещено хоронить на общих кладбищах.

Но как бы там ни было, настроение у меня было прекрасное, настолько, что я не удержался и позвонил домой.

- Иду один по горам, внизу море, вверху горы, воздух такой, что не вижу, чем дышу. Как же мне вас в Москве жалко.

- Ты один в горах? - послышался тревожный голос жены. - Будь осторожен, мы здесь все за тебя молимся.

Тропа вывела меня к небольшой горной долине, напомнившей наше русское поле с неширокой грунтовой дорогой и несколькими копешками сена по её краям. Недалеко от одной из этих милых моему взору копешек к дереву был прибит указатель, согласно которому мне, чтобы попасть в русский монастырь, следовало повернуть влево по дороге.

Повернув за поворот горы, и не пройдя двадцати метров, я увидел улей, что ещё больше напомнило мне о Родине. Да, да - и на Афоне русские монахи постарались привнести в повседневную жизнь элементы нашего национального колорита, мне, для целостного восприятия родины недоставало только огорода и соломенного чучела на нем, одетого в вышедшее из повседневного обихода тряпьё. Как же в этот момент я захотел услышать русскую речь, увидеть не подвижных и юрких чернобородых греческих монахов, а наших степенных седовласых батюшек, которые, если уж разойдутся петь на службе, то от их густого басовитого рыканья, похожего на раскаты небесного грома, гаснут по всему храму огоньки свечей, а эхо, отражаясь от высоких церковных сводов, еще долго и трепетно звучит в ушах, выдавливая из глаз сентиментальные слёзы умиления и восторга.

Рассказывали мне, что в русском монастыре, едва ли не единственном на Афоне, паломников встречают прохладно, что не выносят им подносы с раки, лукумом и водой, что не редко говорят паломникам: "Ты не наш. Иди в другой монастырь". Но не верил я этим рассказам. Как же так, как же меня, русского человека, может отправить русский монах в другой монастырь?!

Грунтовка закончилась широкой бетонной площадью, похожей на взлетную полосу военного аэродрома. Чувствовалось, что бетона сюда положили немеряно. На краю этой бетонной глади, у подножия небольшой скалы, выстроился ряд гаражей, внешне похожий на вместительные ангары пожарной части. Потом, сравнивая Пантелеимон с другими афонскими монастырями, я буду поражаться широте его размаха. Всё здесь огромное, просторное, размашистое, как, впрочем, наш русский характер. В этом величии не хватало лишь милого греческого, а может уже и западного уюта, домашности. Ну что поделаешь - мы русские - и этим всё сказано.

Родной монастырь напомнил Россию своей путаницей, но сейчас она меня скорее развеселила, чем раздосадовала. Путаница заключалась в следующем. У входа в архондарик висело объявление, написанное от руки: "Ремонт. Вход через третий этаж". Скажите на милость, какой русский после такого художественного перла не почувствует себя дома!!! Моё одомашнивание на этом не закончилось. Когда я бросил рюкзак на пороге архондарика, то сразу попал в часовую очередь, состоящую ...всего из трёх паломников. Архондаричий, высокий молодой монах, строгим голосом инквизитора допрашивал каждого паломника, откуда он и куда дальше намерен идти, собственноручно записывал в журнал паспортные данные паломников, потом закрывал свою конторку, заходил на склад, брал там постельное белье и вел каждого паломника в его келью. Стоя в очереди, я даже стал немного раздражаться: рассказы о неприветливости монахов русского монастыря стали понемногу подтверждаться. Может быть я просто привык в Ватопеде к неустанной опеке о.Феодоха и тогда даже немного возгордился тем, что мне уделяют такое внимание. Ну, ничего. Русский монастырь эту гордыню с меня быстро сбил. Когда через час дошла очередь до моей персоны, я почти успокоился и смирился со своей ничтожностью. Но не до конца. Когда архондаричий повел меня в келью и на пороге её бросил мне в руки простыню с наволочкой, я опешил. Келия представляла из себя огромную комнату, похожую на наш школьный спортзал, где нестройными рядами на протёртом до дыр линолеуме выстроилось тридцать железных кроватей без спинок. Углы поролоновых матрасов, обтянутые дырявыми наматрасниками, были неопрятны и слегка засалены, прикроватных тумбочек и даже стульев не было в помине.

- А нельзя ли мне другую келью предоставить? - разозлился я.

-Нет. Вы же заранее не позвонили. Все кельи заняты,- ответил монах безразличным тоном, и я понял, что далеко не один я задаю такие вопросы.

Мне стало стыдно, и я успокоился, бросил рюкзак рядом с кроватью, застелил постель и пошел осматривать монастырь. А потом не стало и вовсе хорошо: ну кто я такой, чтобы за мной ухаживали, как за министром и почему со мной должны разговаривать елейными голосами? В конце концов - это я к ним пришел на всё готовое, а не они ко мне. Я даже поблагодарил в душе русских монахов, за то, что они спустили меня с небес обетованных на нашу грешную землю. Да, мы русские, можем быть и такими. Пусть иностранцы начинают привыкать к нам здесь, а потом уже могут, подготовленные нашими монахами, ехать в Россию. Если, конечно, захотят.

После этих умозаключений в русском монастыре меня больше ничего не раздражало, хотя в дальнейшем было несколько весомых причин для этого.

Спускаясь к выходу, я зашел в большую комнату, которую заприметил ещё тогда, когда стоял в очереди к архондаричьему. Комната напоминала что-то похожее на привокзальный буфет или заводскую столовую. Напротив входной двери, слева, находилась, отгороженная фанерной стенкой от всего помещения, крохотная посудомоечная комнатка, с небольшой полкой для грязной посуды пред окошком. На полке, между использованными тарелками, стоял огромный алюминиевый чайник, которые используют в наших больницах и пионерских лагерях. Не хватало на его крутом боку только надписи яркой масляной краской "ЧАЙ" или "КАКАО".

На широких и длинных столах стояли вазы с хлебом грубого помола, в тарелках лежало черное повидло и сахарный песок. Чистые тарелки и отдающие щемящей ностальгией по прекрасному прошлому граненные стаканы, которых я уже лет десять не вижу в наших магазинах, возвышались горками на столе рядом с посудомоечной.

За столами сидели паломники, пили чай и о чем-то тихо беседовали. Таких буфетов в греческих монастырях нет, и днём в трапезную вы не попадете - она закрыта. А здесь, среди дня, можно попить горячего чайку, скушать бутерброд с повидлом или мёдом. Всё, как говорится, что доктор прописал, имеется, всё по-русски.

Я налил себе чаю, намазал кусок хлеба повидлом и стал грызть черствый бутерброд. Напротив меня с удовольствием уплетал такой же бутерброд жидкобородый малый и бутерброд под его крепкими зубами точился, как прибрежное дерево, подтачиваемое семейством острозубых бобров. Этот малый был одет в грязный комбинированный комбинезон, и я почему-то подумал, что передо мной сидит монах, забежавший на минутку в буфет, чтобы перекусить на скорую руку. О том, что это может быть обычный трудник, которых здесь немало, или строитель (как я уже говорил, в архондарике шел текущий ремонт), я как-то не подумал. Сотрапезник улыбнулся мне, и это была первая улыбка, увиденная мною в русском монастыре.

-Если хотите кофе, то он вон в том чайнике,- показал мне сотрапезник на дальний стол в углу буфета.

-Нет, спасибо. Я только чайку попью и выйду на улицу, осмотрюсь.

- Монастырь до вечери закрыт, поэтому можете сходить на гору. Посмотрите старую мельницу св. Дмитрия Солунского. Это не очень далеко от монастыря. Оттуда замечательный вид на наш монастырь открывается.

За соседним столом два паломника спорили о каком - то их общим знакомом:

- Я ему говорю, что сокращать персонал в такое трудное время нет необходимость, побойся Бога, когда людей на улицу будешь выгонять. И он мне отвечает, что Бога не боится, потому что его нет.

- Тогда ты Павлу в следующий раз про парикмахера расскажи.

- Про какого парикмахера?

- А вот послушай. Один парикмахер, подстригая клиента, разговорился с ним о Боге.

- Если Бог существует, откуда столько больных людей? Откуда беспризорные дети и несправедливые войны? Если бы Он действительно существовал, не было бы ни страданий, ни боли. Трудно представить себе любящего Бога, который допускает всё это. Поэтому лично я не верю в его существование.

Тогда клиент сказал парикмахеру:

-Парикмахеров тоже не существует!

-Как это. Вот я же стою перед вами!

- Нет! - воскликнул клиент. - Их не существует, иначе не было бы столько заросших и небритых людей, как вон тот человек, который идет по улице.

- Ну, мил человек, дело ведь не в парикмахерах. Просто люди сами ко мне не идут.

- В том-то и дело! - подтвердил клиент. - И я о том же: Бог есть, просто люди не ищут Его и не приходят к нему. Вот почему в мире так много боли и страданий.

Я вышел из архондарика и пересек площадь, отделяющую монастырь от жилых помещений. Это тоже особенность Свято-Пантелеимонова монастыря: в греческих монастырях, в отличие от Русика, архондарики находятся внутри монастырских дворов.

Однако монастырские ворота были открыты, над воротами на шатких лесах работали строители, а под лесами красил стену монах среднего возраста в заляпанной серой краской рясе.

- Извините, что отрываю от работы, не подскажете, где здесь иконная лавка?

- Вы совсем не отрываете меня от работы. Это мое послушание стоять сегодня у ворот. А строителям я помогаю, так как не могу находиться без дела. В лавку можете пройти вот через эти ворота, сразу на право. Только осторожно, не испачкайтесь об строительные леса.

Сразу за воротами я увидел открытую дверь и вошел в лавку. В ней никого не было, немного покричав, я вышел за ворота.

- Там никого нет!

- Отец Симеон ушел, наверное, на монастырское кладбище, поищите его там,- посоветовал мне монах и опять принялся красить монастырскую стену.

Кладбище находилось рядом с монастырем, нужно было только подняться по каменным ступенькам к маленькой часовенке на горе и за ней спуститься по такой же каменной лесенке к кладбищу. Но и на этом совсем небольшом монастырском кладбище о.Симеона не было.

Я вернулся к воротам.

- Заходите, о. Сименон в лавке, - узнал меня монах-маляр.

В лавке я купил пять флакончиков масла с крышками в виде церковных куполов с крестиками (очень красиво), бумажную икону св. Пантелеимона и отдал за это столько евро, сколько заплатил за все вместе взятые покупки в Ватопеде.

Русская монастырская лавка считается самой дорогой на Афоне, несколько паломников на пароме и в Ватопеде жаловались мне, что сильно поиздержались в Свято-Пантелеимоновом монастыре, закупая там масло, ладан, иконы, крестики и другие предметы церковного обихода, заказанные родными, прихожанами храмов, знакомыми.

Как прошла вечерняя служба, я сейчас уже не помню. Помню только, что стоял в правом пределе, рядом со стасидией настоятеля, обитой дорогим красным бархатом, ножки которой были искусно вырезаны в виде каких-то свирепых мифических чудовищ - не то псов, не то львов, не то драконов и выпученные глаза этих необычных чудовищ зловеще сверкали настоящими красными рубинами. Очень дорогая и необычная стасидия. Наверное, очень старинная.

Когда во время большого каждения я по привычке отступил от стены к середине храма, как делают это прихожане наших российских церквей, а остальные паломники остались стоять рядом со стасидиями, кадивший в храме монах строгим жестом указал мне, чтобы я вернулся к стене. В афонских храмах во время каждения никто никуда не перемещается, при этом, во время каждения, следует только встать в стасидии, если ты до этого сидел в ней, или стоять рядом с ней. Многие миряне, кроме русских, при этом даже не склоняют голову.

Что ещё? Да, провожая меня на Афон, родные и знакомые надавали мне много записок о здравии и об упокоении и почти все записки просили отдать в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре. Это и понятно, и объяснимо. Чтобы не мешать монахам на вечере, я пришел к службе заранее. Кроме одного монаха, расставлявшего перед иконами свечи, в храме больше никого не было.

- Где можно свечки купить?

-Их не надо покупать. Вон из стопки берите. Заодно мне можете помочь расставить свечи и затеплить их,- сказал монах.

Как я заметил, в афонских монастырях за свечки паломники не платят. Можно подойти к свечному ящику и спокойно взять необходимое количество свечей. Я помог монаху расставить в подсвечники свечи и спросил:

- А как мне записки передать?

- Перед началом вечери придет о. Алимпий, он у нас записками ведает. Он обычно вон в той крайней стасидии находится.

Я посмотрел на стасидию, указанную монахом. На её высоком подлокотнике уже лежали чьи-то чётки, оставивший чётки, как бы предупреждал этим, что стасидия занята.

Действительно, перед началом вечери к этой стасидии подошел монах, как я понял о. Алимпий.

- Вы о. Алипий?- подошел я к монаху. - Мне бы записочки передать.

- Пойдемте в правый предел. Там у меня журнал.

Когда мы подошли к стасидии, находящейся в правом пределе храма, о. Алимпий раскрыл журнал:

- Какие записки будете подавать?

- Сколько стоит заказная?

- Двадцать евро одно имя.

Я посмотрел, имен для заказных записок у меня было восемь, денег же на заказные записки мне передали всего сто евро. Что сделаешь, пришлось доплатить шестьдесят евро из своих скромных финансовых сбережений. Но у меня был ещё целый ворох простых записок, на которые мне дали две тысячи рублей.

- А простая сколько стоит, о. Алипий?

- Посчитайте сколько имен и разделите пополам.

Я посчитал, было двести двадцать имен, что в переводе на деньги составляло порядка ста десяти евро или четыре с половиной тысячи рублей. Однако так я в трубу вылечу. Опять вспомнились, так же, как в церковной лавке, слова паломников, предупреждавших меня о дороговизне русского монастыря.

Простые записки я отдал все и тут же забыл о них и о деньгах, так как началась вечеря.

Кто-то рассказывал мне, что о. Алипий до пострижения был видным российским ученым-ядерщиком, профессором университета.

На вечернюю трапезу я безнадежно опоздал: забежал перед этим в лавку, а когда, купив ещё два пузырька с маслом, заказанные мне знакомыми, которые забыл приобрести в свое первое посещение, вошел в трапезную, все уже встали из-за столов. В монастыре св. Пантелеимона трапезная впечатлила своими размерами, но паломников в ней было намного меньше, чем в Ватопеде. Меня посадили за стол с греками, которые здесь ремонтируют помещения в архондарике.

Давали постную кашу, яблоки и еще что-то, но такого разнообразного и вкусного пира, как в Ватопеде, здесь не было в помине, хотя приготовлено всё было очень вкусно. Я нахожу причины того, что на Афоне всё готовится гораздо вкусней, чем в миру, в особом составе воды - это раз, в том, что пища готовится с молитвой - это два.

После ужина меня и греков попросили помочь в столовой. Мне досталось послушание расставлять на столы чистую посуду. Когда я справился с этим занятием и вышел из ворот монастыря, мне встретился высокий монах, разговаривающий с трудником, тем самым, которого я принял за монаха в рабочем комбинизоне, когда зашел в архондарике попить чайку по прибытии в монастырь. Сейчас трудник был одет в джинсы и светлую клетчатую рубашку.

- Игорь, вот о. Макарий за тебя помолится, и станешь ты практически святым, - услышал я обрывок разговора, и слова монаха, обращенные к труднику, как мне показалось, были немного насмешливыми.

Кто такой был о. Макарий и почему именно его молитва так чудодейственна, что из простого смертного может сделать обычного трудника святым, я не знал. Наверное, это был старец, которому все в русском монастыре покланялись.

Монах пошел в монастырь, а Игорь, явно смущенный разговором с монахом, обратился ко мне:

- Вы на чтение акафиста пойдете?

- Мне никто не говорил. А когда это будет?

- Через десять минут начнут читать акафист Пресвятой Богородице в том же храме, в котором была вечеря.

Я поднялся на пятый этаж архондарика (надо же: в Ватопеде был пятый этаж и здесь пятый!), взял фонарик, так как уже смеркалось, и вернулся в монастырь.

Акафист русские монахи читали (нет - пели) великолепно. Рядом со мной стояли в стасидиях четыре молодых монаха, и когда надо было запевать, они выходили на середину храма, и так возвеличивали, что пламя свечей, до того мерцавшее спокойно и ровно, вдруг начинало беспокойно ёрзать в разные стороны, грозя пустить к куполу вместо себя черную струйку дыма. В этом вокальном квартете выделялся высокий, крепкого телосложения монах, активно жестикулировавший себе и остальным исполнителям взмахом правой руки. Его густой бас в отдельные моменты пения потрясал церковные своды. Если греческая витиеватая молитва в Ватопеде усыпляла, убаюкивала своей мягкой восточной загадочностью, ненавязчиво заставляла уходить в небесные грёзы, то русское чтение акафиста в Свято - Пантелеимоновом монастыре захватывало дух своей забористостью, торжеством, праздником и широтой души. Греческое пение и русское, как серебряное с золотым и каждое великолепно по- своему.

Закончилось повечерье, подсвечивая дорогу налобным фонариком, я добрался до архондарика, где не горел даже дежурный свет и завалился на свою, растерзанную многими паломниками, тахту. Мне было хорошо, мне было очень хорошо от того, что здесь на меня никто не обращает внимания, что здесь я песчинка в океане, что здесь я никому не нужен, что засыпаю вот на этом убогом поролоновом матрасе полным ничтожеством по сравнению с местом и людьми, окружающими меня в этот миг. Оказывается, и от этого можно испытывать счастье!

Широкие окна огромной кельи были раскрыты настежь и ласковый плеск морской волны, размеренно накатывавшей на берег, успокаивал слух и клонил в сон.

В полночь меня разбудили комары, назойливо зудящие в воздухе. Они не кусали, но скажите мне, кто может спать спокойно под комариный писк? Казалось, дрёма будет длиться вечно; я просыпался, потом опять впадал в забытье, пока не услышал звук деревянной колотушки, возвещавшей о начале утренней службы.

Утреня была тяжелой, особенно в самом начале. Думал, что закружится голова или усну и упаду. В самом начале службы сидел в стасидии с высокими подлокотниками. Сидения в стасидиях можно устанавливать в два положения - высокое и низкое. Причем, делать это необходимо очень осторожно, чтобы стуком сиденья не помешать молитве.

В Ватопеде я отсидел всю службу, как в театре, в мягком кресле, а здесь, впервые оказавшись в стасидии, не приноровившись как следует бесшумно поднимать, опускать сиденье, извёлся весь, так как стук от стасидии заставлял монахов обращать строгие взгляды в мою сторону. К этим мукам необходимо добавить ещё и то, что на вечерней службе, вернее на повечерье, когда читали акафист Пресвятой Богородице, подвела расхваленная мною обувка. Мои новые Саломоны невыносимо натерли мизинец на левой ноге, и теперь эта тупая боль удесятеряла мучения. Что тут поделаешь, предупреждал же меня о. Серафим, чтобы брал на Афон разношенную обувь. Но, слава Богу, акафист, а потом и утреню выстоял в кроссовках достойно. Правда, несколько раз выходил во время утрени в душное рассветное утро, тихо и осторожно умывался в галерее рядом с храмом холодной водой из крана и опять вставал в стасидию. Потом была исповедь и духовник Свято- Пантелеимонова монастыря о. Макарий исповедовал каждого паломника долго и обстоятельно, исповедников было всего пять человек, я шел последним из них. Моя исповедь оказалась очень короткой, о. Макарий неожиданно прервал её, надо было служить, и я даже не успел спросить его, можно ли мне причаститься. Дело в том, что вчера я уже причащался в Ватопеде. Мне вспомнилась давняя паломническая поездка в Киево-Печерскую лавру, когда я два дня подряд причащался; сначала в верхних пещерах, потом в нижних. И вот, стою я в центре Киева в храме Святой Варвары, прикладываюсь к её лику, и вдруг подходит ко мне монах из Лавры, которого я несколько раз видел на службах, и говорит:

- Вы знаете, что в этом храме исповедоваться и причащаться нельзя?

- Да. Нам говорили об этом в Лавре и разрешили только постоять в этом храме, приложиться к иконам.

- И вот ещё что. Причащаться каждый день - это гордыня. Вы же в Лавре два дня подряд причащались?

Когда же он это усмотрел и запомнил?

- Как же теперь быть? Ведь я об этом ничего не знал, - расстроился я окончательно.

- Расскажите своему духовнику на исповеди, - посоветовал монах.

И вот, в Свято - Пантелеимоновом монастыре, когда исповедники пошли причащаться, я не знал, как быть.

- А вы, когда к Чаше подойдете, то спросите об этом у о. Макария, - сказал мне монах с соседней стасидии.

Я так и сделал. Когда подходил к причастию, спросил, можно ли так часто причащяться, а так же рассказал о том, что мой брак не венчанный.

- Почему? - спросил о. Макарий.

- Да всё как-то не решались с женой, - оправдывался я.

Отец Макарий все же причастил меня, хотя на Афоне, как я уже писал, при невенчанном браке причащать паломников запрещено. Я вспомнил слова о. Иринея о том, что в Греции при вступлении в брак венчание для каждой супружеской пары является обязательным церковным обрядом. Это закреплено даже на законодательном уровне. Вот и говорите после этого, что греки наполовину католики или мусульмане!

- Приедешь домой и чтобы после Успения повенчался, - наказал мне о. Макарий.

Во время утрени мне запомнились два монаха. Один из них молодой, огромный, под два метра ростом, бережно вел под руку старого монаха, похожего на ребенка. Я сначала так и подумал, что монах ведет ребенка, но когда пригляделся, то увидел, что пожилой монах достиг возраста едва ли не ста лет, его сгорбленная спина и дрожащие руки, не поколебали, однако, его духа. Молодой только успевал поддерживать старика, когда тот обошел храм и приложился почти ко всем иконам. У большой серебряной иконы св. Пантелеймона он даже возжег свечку и вдохновенно перекрестился на образ. То почтение, которое оказывал ему молодой монах, тронуло до глубины души. Во время причастия и у Святых мощей монахи, стоявшие впереди, дружно пропускали эту пару к солее, у которой совершался обряд причащения и лобызание мощей.

Наступило утро среды. Это постный день. По этой причине утренней трапезы, которую монахи называют обедом, не было. Куда ушли монахи я не видел, а паломники пили теплый чай с вареньем в буфете архондарика, а потом все отправились на отдых. До прибытия парома оставалось несколько часов.

К установленному сроку паломники потянулись на причал, к парому, плывущему к Дафни. Мне же надо было забрать у архондаричьего вещи для Саши из Воронежа. Мне представлялось, что это будут одна или две сумки с покупками, но когда дежурный монах привел меня в кладовку и показал на верхнюю полку, где лежало несколько объемных сумок, огромная икона Целителя Пантелеимона, два увесистых посоха, несколько пакетов с символикой русского монастыря, я растерялся.

- Какие вещи принадлежат Саше?- спросил я у дежурного.

Обращаясь ко мне с просьбой забрать вещи, Саша всё время говорил о "посылочке", её на полке я как раз и выискивал.

- Так вот же его записка рядом лежит, - монах достал с полки клочок бумаги и протянул мне.

Мятая записка, на одной стороне которой по-гречески было напечатано с какой-то целью около пятидесяти имен греческих монахов, была с другой стороны испещрена убористым Сашиным почерком "Поклон из Воронежа от всех! Брату Филадельфу (или Виталию), буду забирать свои вещи 20 августа с.г., а именно: икона св. Пантелеимона с надписью иеромонаха Исидора; две штуки посоха (1+1); сумка черная с синим 30 на 60 см. (внутри желтые пакеты); шесть штук черных сумок. Р. Божий Александр!".

- Как же мне всё это нести, - опять растерялся я.

Монах пожал плечами, он торопился - через десять минут должен был подойти к пристани паром из Уранополиса с новой партией паломников: всех надо зарегистрировать и разместить. Мы с монахом выволокли Сашины вещи в коридор и он, закрыв на замок кладовку, побежал в свою каморку.

Сашиных вещей тут было чуть меньше кузова маленького грузовичка.

Трудный путь к небу

18 августа 2011 года. Монастырь св. Павла.

Я в монастыре св. Павла. Закончилась утреня, которая далась мне намного легче, чем в русском монастыре. После утрени прикорнул пол часика и восстановился. Сегодня мне предстоит самая трудная часть моей паломнической поездки - я иду на Святую Гору. Каким будет этот путь, кого и что я встречу на узкой горной тропе? Ведь иду на Гору я один. Из моих келейников на Гору никто не поднимался, кроме молодого Андрея из Москвы, но Андрей толком ничего рассказать не может, так как почти ничего не помнит, потому что шел в жару и то не с той точки, с которой предстоит выйти мне, а намного выше. В келье монастыря св. Павла нас пять человек - это Саша из Воронежа, Андрей и Саша из Москвы, с которыми я познакомился ещё на пароме "Агиа Анна", и угрюмый албанец, который всё время спит или молится. Он держится особняком, и нам кажется, что своим присутствием мы ему сильно мешаем.

Надо записать, как я добирался из архондарика до причала русского монастыря, перетаскивая туда вещи Саши из Воронежа.

Итак, архондаричий русского монастыря, вытащив Сашины вещи, побежал в свою каморку, оставив меня перед выбором: перетаскивать вещи по частям или нести все сразу?

Прикинул: если буду таскать по частям, то не успею - до прибытия парома оставалось всего двадцать минут.

Закинув свой рюкзак за плечи, обвесившись Сашиными сумками, засунув под мышку два посоха, таким образом, высвободив руки, в которые я взял икону св. Пантелеимона, я стал спускаться по брусчатке монастырского двора к причалу.

Попросить помочь я никого не мог: все паломники уже давно были на причале, монахи отдыхали в этот утренний час в келиях после ночной службы, а трудники и строители ушли к монастырским гаражам.

Как на Крестном ходе, держа перед собой на согнутых руках икону св. Пантелеимона, обливаясь потом я спустился к причалу, и очень даже вовремя. Из-за мыса показался огромный паром и поплыл в нашу сторону. Паломники сгрудились на пристани и махали людям, облепившим верхнюю и среднюю палубу парома. Те тоже махали им руками.

Я сгрузил вещи на самом краю пристани, полагая, что именно сюда причалит паром. Чуть в сторонке от паломников стоял о. Алипий с худым, длинноносым монахом и спрашивал у того:

- Когда они обещали прибыть?

- Сказали, что перед паромом приплывут.

- И где же они?

- Не ведаю, отче.

Паром уже заходил на завершающий маневр, когда из-за его высокого борта вынырнул небольшой плоскодонный спортивный катерок. Обогнув по широкой дуге тяжелый медлительный паром, глиссер на больших узлах вышел на редан, сбивая под себя мелкую волну, сбавил обороты и притормозил у самого языка причала. На узкой палубе стояли два упитанных лысака и снимали на видео причал, людей, русский монастырь.

- Это они?- озабоченно спросил о. Алипий у своего спутника.

Монах кивнул головой, видимо, он знал лысаков, прибывающих на катере, в лицо.

- Ты им скажи, что здесь снимать запрещено! - беспокоился о. Алипий.

Монах опять кивнул.

Катерок правым бортом мягко поцеловался с упругими шинами причала, расторопный матрос ловко бросил швартовые концы на пристань, подтянул и закрепил их за ржавые рымы. Лысаки выпрыгнули на причал и степенной поступью направились к о. Алипию. Своим видом они показывали, что прибыли в монастырь с начальственной миссией, их здесь ждут, они на Афоне люди не последние. Какой-то паломник, уже в возрасте, бросился к одному из лысаков, обнял его. Лысак сначала растерялся, опешил, но потом, узнав человека, бросившегося ему навстречу, тоже обнял паломника, они о чем-то поговорили по-гречески и лысаки с гордо поднятыми головами последовали дальше, к джипу, приехавшему за ними. В это время к противоположной от катерка стороне причала, почти рядом со мной, пришвартовался паром и паломники, перешагнув через широкий язык откидного устройства парома, направились в сторону средней палубы покупать билеты до Дафни. Я едва успел затащить свои вещи на паром, отдать два евро за поездку, как язык парома, скрежеща цепями, поднялся, и паром тут же дал задний ход.

Через двадцать минут мы причалили в Дафни, где меня радушно встретил Саша из Воронежа.

Рабочие в синих комбинезонах, дружно взялись выносить на причал продукты, мешки с картошкой и свеклой, канистры с бензином, корзины и рундуки с яблоками. Монахи выкатили на бетонку колеса для своих монастырских тракторов и тележек. На набережной всё это грузилось в джипы и микроавтобусы, выстроившиеся один за другим вдоль берега моря.

Из самого нутра парома медленно выехал на пристань огромный дизельный самосвал, джипы и автобусы чуть потеснились, давая ему дорогу.

И тут, в скоплении людей и машин, я вдруг увидел нашу родную "Ниву", в которую два человека загружали мешки с картошкой. Причем, среди старых инородных джипов наша светленькая свежая "Нива" смотрелась совсем даже прилично.

- Я с молдаванами договорился, - жужжал мне в ухо Саша, - они мои вещи у себя в лавке пристроят. Буду отплывать в Уранополис - заберу.

Мы с Сашей перетащили вещи в лавку к молдаванам и зашли в кафешку на набережной.

Расторопный грек бойко обслуживал посетителей, переговариваясь с ними на греческом и английском языке.

- Нам две чашки кофе и два стаканчика мороженного.

- Вам мороженое шоколадное или сливочное? - спросил грек.

- Шоколадное.

Пока грек выполнял наш заказ, мы нашли свободный столик на летней веранде кафе и сели.

- Смотри-ка! - удивлялся я официанту, - настоящий полиглот. Свободно шпрехает на греческом, английском, болгарском, румынском и по-русски говорит без акцента.

- Да нет, акцент есть,- стал спорить Саша.

Грек принес наш заказ, и как хорошо было утолить в знойном полдне мучавшую нас жажду крепким кофе и вкусным мороженным.

Кто-то из русских паломников, сидевших за соседним столиком, сделал такой же заказ, грек по-русски уточнил детали и я согласился с Сашей.

- Ты прав, акцент есть, но намного меньше, чем у наших кавказцев.

- Ещё пару лет назад я вообще не понимал, о чём он говорит, - бросился в воспоминания Саша.

- А сколько раз ты на Афоне был?

- Не помню, около десяти. Что-то "Агиа Анна" сегодня задерживается.

И словно услышав его слова, на рейде показался паром "Святая Анна".

Этот паром был раза в два меньше "Святого Пантелеимона", но вполне мог вместить несколько машин на нижней палубе. В отличие от "Святого Пантелеимона" паром имел две палубы; нижнюю грузовую и верхнюю - для пассажиров.

Саша увидел на нижней палубе "Агиа Анны" какого-то своего знакомого, а я поднялся на верхнюю палубу. Почти все места на ней были заняты и только два кресла у левого края пустовали. Я сел на одно, на другое положил рюкзак. Придёт Саша ему будет место. Я сидел, любовался на горы и море, гадал, почему эти кресла никто не занял, ведь отсюда прекрасный обзор?

Паром дал гудок и через секунду я понял, почему эти кресла были пустыми!

Клубы чёрного дыма и вонючие выхлопы горелой солярки окутали меня с ног до головы. Кашляя, чихаясь, я выскочил из этого ада на чистый воздух и осмотрелся. Оказывается, невысокая, белая стена за свободными креслами, которую я принял за перегородку, была ничем иным, как выхлопной трубой парома. Все об этом знали, но никто меня не предупредил. Подхватив рюкзак и выплевывая изо рта сажу, я пошел по палубе искать свободное место, однако, свободных кресел не было. Через окно каюты я увидел в её салоне несколько свободных диванчиков. Пусть это не на свежем воздухе, зато не буду стоять посреди палубы, как три тополя на Плющихе.

В кают-компании "Святой Анны", когда я пробирался меду рядов салона к заветному сиденью, меня кто-то легонько дернул за локоть. Я обернулся и увидел сияющего Лома. Рядом с ним, в соседних креслах, сидела вся курская братия. Мы так друг другу обрадовались, так крепко обнялись и троекратно, по православному облобызались, словно не виделись много-много лет.

- Куда путь держишь? - спросил Лом.

- Да вот, с начала к Павлу заеду, а там, после утрени, двинусь на Гору.

Все паломники на Афоне, упрощая речь, в разговоре между собой упрощенно называют монастыри, скиты, кельи, паромы, святые источники и прочее по именам святых, в честь которых они названы, или по именам обитателей келлий. На вопрос, куда или откуда ты плывешь, идёшь или едешь, часто можно услышать простой ответ: к Павлу, от Пантелеимона, к Анне, на Гору, от Рафаила, к Панагее, от Афанасия.

Братки с уважением посмотрели на меня.

- Очень трудный путь, - сказал Лом. - Мы вот, например, не решились бы на такой подъем, поэтому плывём до скита "Святой Анны". Там отдохнем, а потом ещё немного поднимемся в горы к знакомому келейнику, переночуем у него в кельи и утром отправимся в путь к вершине Святой Горы. Подумай, хватит ли у тебя сил дойти.

- А я сейчас как тот лягушонок.

- Какой лягушонок?

- Да притча одна пришла на ум. Рассказать?

- Давай, интересно послушать.

- Как-то лягушата решили устроить соревнование: кто первым залезет на вершину башни.

Собралось много зрителей. Всем хотелось посмотреть, как лягушата будут прыгать, и посмеяться над участниками. Разумеется, никто из зрителей не верил, что хоть один лягушонок сможет залезть наверх. Соревнования начались, и со всех сторон послышались крики:

- У них ничего не получится! Это слишком сложно.

- Нет шансов! Башня слишком высока!

Лягушата один за другим падали вниз, но некоторые всё же ещё карабкались.

Толпа кричала громче:

-Слишком трудно!!! Ни один не сможет это сделать!

Вскоре все лягушата устали и упали. Кроме одного, который поднимался всё выше и выше... Он единственный сумел подняться на крышу башни.

Все стали расспрашивать победителя, как ему удалось найти в себе столько сил.

Оказалось, победитель был глухим. Не обижайтесь, может и мне лучше оставаться глухими к чужим сомнениям и даже похвалам, как тот лягушонок.

- Тебе решать. Слушай, кажется, твою арсану объявили? - сказал Лом.- Бог в помощь, может на Горе ещё доведётся увидеться?

Я тепло попрощался с курчанами и стал спускаться на нижнюю палубу. Сашу и его приятеля там, где оставил их при погрузке, не нашел и стоял у бортика, любуясь монастырем на высокой горе. Он напоминал неприступную средневековую крепость. Вокруг монастыря, на выступах скал, были разбиты искусственные террасы, даже галереи монашеских огородов.

У арсаны св. Павла стоял большой грузовой джип "Мицубиси", в который паломники побросали свои рюкзаки, и большой автобус, в салоне которого я и обнаружил Сашу из Воронежа.

- А я тебя совсем потерял из виду,- посетовал Саша.

- А я тебя, соответственно. Смотри, автобус почти пустой. Нас могли бы на джипе спокойно довезти.

- Еще несколько лет назад именно на грузовых джипах паломников возили от арсаны к монастырю. Но как-то джип с людьми, вследствие дисбаланса седоков в кузове, перевернулся. Кажется, даже один паломник погиб, и монахи тут же купили комфортабельный автобус, хотя до монастыря от арсаны и пешком легко дойти. Теперь в этом монастыре людей в открытых джипах вообще запрещено перевозить. Об этом, вроде, писали в газетах и на телеэкранах сюжеты были.

В архондарике мы записались в журнале, нам вынесли традиционный поднос с раки лукумом и ключевой водой. На этот раз мы с Сашей, уже не сговариваясь, выпили по три рюмки раки и запили холодной водой. К лукуму не притронулись, ибо лукум не растворяется в холодной воде, а вкушать его без воды слишком сладко.

До вечерней службы оставалось ещё несколько часов. Саша, бросив рюкзак в угол кельи, где нас быстро разместили (это не так долго, как в русском монастыре) опять куда-то исчез. Ещё в Ватопеде он говорил мне, что рядом с монастырем св. Павла протекает небольшая горная речушка. Может, туда ушел купаться, может, к знакомым монахам с поручением отправился.

Мои новые знакомые, молодые ребята Андрей и Саша из Москвы завалились на кровати, но спать не хотелось, и мы понемногу разговорились.

Они так же, как и я работают офисными клерками (чуть не сказал - крысами), им так же, как и мне, надоела унылая конторская служба и тот порядок вещей, который нам ежедневно навязывается по телеящику.

Их также злила оголтелая русофобия, которая заполнила весь теле и радио эфир. Русская общественность, только ругается или посмеивается. Больше всех её насмешил, конечно, Черномырдин, когда заявил, что он говорит на "российском языке". Впрочем, от Виктора Степановича ещё и не такое можно услышать.

Она, эта общественность, безмолвно сносит открытую пропаганду разврата и насилия, стыдливо закрывает глаза на пропаганду русофобства, не замечает или не хочет замечать повсеместное казнокрадство и воровство. Неужели грядущая гибель Государства Российского, по уверениям некой мадам Новодворской - это и есть наш национальный выбор?

Они так же считают, что хватит уже плакать и искать виновных. Все виноваты. Пора начинать строить новую, патриотическую Россию, жестко сметая с пути всех, кто живёт своими шкурными интересами, кто потворствует гибели России. И мы, находясь в монастырской келье, готовы были, подобно Пересвету, без кольчуги и шлема броситься на грозного Челубея, руководствуясь лишь любовью к своему народу, к своей Родине. Вот только не слышим мы сейчас напутственных слов Сергея Радонежского перед Куликовской битвой - телеящик с воплями Новодворской и эстрадными петухами уже давно заменил русским людям тихую спасительную молитву.

Этих эстрадных петухов просто так с телеэкрана не сгонишь, надо принимать какие-то волевые решения. Но кто позволит, опять начнутся вопли доморощенных либералов о свободе, которую те понимают однобоко. Свободе меньшинства над большинством. Свободе сексуальных меньшинств от общепринятой морали русского народа.

За разговорами пролетел час или чуть больше. Вернулся Саша и предложил выйти на балкон. В монастырях фотографироваться запрещено, но он договорился с архондаричьим, что мы будем с балкона фотографировать не монастырь, а его окрестности. Вот тут, на балконе Саша из Москвы уговорил меня сфотографироваться на фоне горного ландшафта. Здесь, в монастыре св. Павла, я впервые сфотографировался на Афоне, а потом пошел искать душевую комнату.

Открыл одну дверь, там оказался туалет, в котором вместо традиционного унитаза в пол был вмонтирован широкий унитаз, подобный устанавливаемым на наших вокзалах. Кнопки слива я не нашел и решил, что лейка душа, привинченная к стене, выполняет это назначение. Открыл другую дверь - тот же интерьер. Я растерялся, где же у них тут душ?

С этим вопросом я обратился к архондаричьему, проходившему мимо, тому самому, который расселял нас по кельям и говорил по-русски.

- Так вы рядом с душевой стоите, - сказал монах, показывая на туалет.

- Я думал - это туалет.

- Это душ, совмещенный с туалетом, - обиделся монах.- В других монастырях и такого душа нет, просто шланг с холодной водой. А у нас горячая вода есть.

- Простите, просто не разобрался. Меня всё устраивает, - поспешил я смягчить обиду монаха.

Помывшись в душе-туалете, я вернулся в келью, где рассказал об этом недоразумении своим товарищам.

Саша Воронежский, на правах бывалого паломника, пустился в грустные воспоминания:

- Сейчас у них тут, можно сказать, евроремонт, но мне по душе был старый внутренний вид монастыря. Обратили внимание, в приемной архондарика стены оклеены стеклообоями, всё покрашено отличной краской, а уюта нет. Раньше придешь в монастырь и сразу чувствуешь, что попал в святое место, а сейчас, попав в какой-нибудь монастырь, ловишь себя на мысли, что находишься в обычной гостинице. Так же дело обстоит с душевыми и туалетами. Раньше в этом монастыре в бетонном полу была выдолблена обычная дырка, а теперь Евросоюз в каждом монастыре установил шикарные унитазы. Вы ещё в Ивероне не были. Попадете туда, увидите, как там Евросоюз расстарался.

От унитазно-душевой темы наш разговор перекинулся на политику, что одно от другого по тематике и значимости не так уж далеко и находится.

Евросоюз активно вкладывает деньги в инфраструктуру Афона: строятся новые дороги, закупается современная техника и оборудование, строятся вертолетные площадки и солнечные электростанции, разворачивается рекламно-туристическая компания. Но всё это делается не просто так, под вывеской ЮНЕСКО полуостров тихой сапой может превратиться в обычный развлекательный центр. Понимают это паломники, понимают это монахи Афона, но власть денег всесильна, не удержались от денежных соблазнов и афонские монастыри. И вот, благодаря новым дорогам, зарастают колючим кустарником и заваливаются камнями оползней уникальные тропы, проложенные православным людом, монахами задолго до создания Евросоюза. И вот уже представителями Евросоюза ведутся настойчивые разговоры о том, что нарушаются права женщин, статьи Конституции Греции, запрещающие женщинам появляться на полуострове, должны быть отменены, всё чаще кельи и каливы, в нарушение греческого законодательства, скупаются частными лицами и организациями сомнительного рода деятельности. Кроме внешних воздействий афонское монашество подвержено внутренней диверсии. В монашескую среду специально внедряются агенты влияния, исподволь распространяющие на Афоне ложное учение о православии. Среди них особенно активны агенты латинян, иудеев, протестантов, мормонов. Нам, русским, всё это очень хорошо знакомо. На нас эти приемы западными спецслужбами и конфессиями успешно апробированы. Результат - развал СССР, вопреки всенародному референдуму о сохранении Союза.

Та же участь ждет уникальное афонское государство, если силы добра не вступят в открытый бой с мировым злом.

Когда, спустя месяц, мы с приятелем сидели в литературном кафе в Ащеуловом переулке, и я рассказывал ему о своей паломнической поездке и об этом разговоре в кельи монастыря св. Павла, приятель ничуть не удивился:

- Дороги и сортиры для "успешной западной цивилизации" представляют наибольшую ценность. Они на этом просто повёрнуты. Что кричит русский человек, попав в беду? "Спасите наши души!". А что кричит или просит американец в аналогичной ситуации? "Спасите наши задницы!" Задница у них является мерилом благополучия, достатка, продвижения по службе, личного счастья, они возвели свою задницу в принцип, чуть ли не в божество. Лишь бы задница у них была в целости и сохранности, а в остальном - хоть трава не расти!

Короток день паломника в афонском монастыре, связанный с переездами, переходами, устройством на ночлег в келиях, но перед вечерей мы успели основательно вздремнуть, потом была вечерняя трапеза, сон перед утренней службой. Засыпая, мы услышали, как под стенами монастыря кричат неприятными голосами какие-то животные.

- Шакалы орут, - сказал Андрей, - их тут в горах полно. Наверное, ближе к ночи за объедками к стенам монастыря подобрались?

И вот мы пришли с утрени, пообедали.

Утреня в монастыре св. Павла начиналась в три часа ночи, на час раньше, чем в Ватопеде и русском монастыре. Значит, утренняя трапеза так же на час раньше закончится, что меня вполне устраивало. Я планировал немного отдохнуть и до наступления жары пройти хоть какую-то часть пути на Гору в прохладе влажного южного утра.

Утреня прошла сравнительно легко, я не припадал головой к подлокотникам стасидии, даже не дремал, почти всю службу простоял на ногах. Сравнивая Литургию со службой в Ватопеде и русском монастыре, я пришел к выводу, что ватопедская утреня все же была самой запоминающейся и более остальных впечатлила меня. Но физически легче всего я выстоял Литургию в монастыре св. Павла. Может от того, что Литургия началась не в четыре часа утра, когда организм больше всего требует отдыха, а в три?

Кроме того, в храме монастыря св. Павла не было так душно, как в остальных. Здесь дышалось легко, и это я объяснил тем, что монастырь находится, в отличие от Ватопеда и св. Пантелеимона, высоко в горах и воздух здесь должен быть свежее и прохладнее.

Своими мыслями я поделился с келейниками и Саша из Москвы стал уверять нас, что в монастыре установлен какой-то особый кондиционер, который регулирует температуру в храме.

- Вы обратили внимание, что от купола вниз идут трубки?

Действительно, трубки все видели, но никто не понял их назначения.

- Так вот, я специально подходил к стене и подставлял ладонь. Из трубок в храм поступает холодный горный воздух, хотя совсем не слышно, как работает кондиционер. Может быть, система вентиляции устроена так, что свежий воздух самопроизвольно нагнетается в приемное устройство, а отработанный выводится из храма через особые отводные каналы.

Рано утром албанец собрал свои вещи и куда-то ушел, Андрей и Саша Воронежский храпят на своих кроватях, Саша из Москвы читает Евангелие, а мне пора собираться в путь. Я достал из рюкзака миниатюрную походную аптечку, в которой находились в основном таблетки для желудка, тюбик с мазью для натирания мышц и суставов, пластырь для наклеивания на мозоли, распаковал пакет анти травматических салфеток "Колетекс с хлоргексидином" с липкими краями, обмотал ими все пальцы на ногах, особенно те места, где натёр водяные мозоли, надел чистые носки, чёрные спортивные брюки (они намного легче американских, купленных накануне поездки), прочитал перед иконой, висевшей на стене, короткую молитву "О путешествующих", поставил в боковой карман рюкзака бутылку с холодной водой, которую отдал мне Саша из Воронежа. Ещё в Москве о. Серафим советовал мне не брать с собой фляжку - лишний груз - надо только носить с собой бутылку воды: не нужна - выбросил, нужна - купил. Вот только с бутылками у меня на Афоне выходила полная незадача. Я оставлял их в автобусе, в келиях, на пароме, в маршрутках и у меня с бутылками всегда была проблема. В горы же без воды отправляться было сущим сумасшествием. Я обследовал весь архондарик монастыря, но бутылок нигде не было. Саша Воронежский, заметив мои мытарства, поколебавшись, предложил свою бутылку, которая в дальнейшем попала в такую чудесную историю, которые могут случится только на Афоне. Была у Саши ещё одна бутылка, только маленькая, но она мне не годилась, так как её содержимое можно было осушить в несколько глотков, мне же предстоял долгий путь вверх по самому пеклу и запасы воды были просто необходимы, чтобы не свалиться где-нибудь посреди горной тропы от обезвоживания организма. Саша из Воронежа подниматься на Гору со мной не решился. Он, как и курские ребята, хотел доплыть на пароме до скита "Святой Анны", приложиться к святой стопе, а потом уже нанять албанцев, которые его на своих мулах или, как здесь ласково говорят "мулашках", подвезут прямо к Святой Горе. Поэтому, как рассудил Саша, маленькой бутылочки ему вполне хватит для путешествия верхом на мулашке.

- Ты только мне эту бутылку на Горе верни, хочу набрать в неё воды для матушки Анастасии из источника Афанасия Афонского, когда в Иверон попаду. И оставь, пожалуйста, если можешь свой молитвослов, хочу приготовиться к причастию в Преображение.

- Слушай, возьми у меня на Гору святые дары из Ватопеда, Ксеропотама и Пантелеимона, тебе легче их на мулашках поднять, чем мне в рюкзаке нести.

- Давай. На Горе обменяемся - ты мне бутылку, я тебе святые дары и молитвослов!

Пакет со святыми дарами, вытащенный из рюкзака и переданный Саше весил не менее двух килограммов, и мой рюкзак значительно облегчилась. Каждый килограмм веса, поднимаемый в горы, утяжеляется вдруг до десяти, я это хорошо знал и поэтому от всей души поблагодарил Сашу за услугу.

Я положил молитвослов рядом со спящим Сашей, надел на забинтованные салфетками ноги уже немного разношенные кроссовки, еще раз помолился и стал удобно укладывать рюкзак. Во время всех моих приготовлений Саша из Москвы, положив на тумбочку Евангелие, с уважением смотрел в мою сторону, видя во мне бывалого альпиниста и мотая на ус науку приготовлений к высокогорным походам. Он, не смотря на свой юный возраст и хорошую спортивную подготовку, подниматься на Гору не решился, даже поездка в седле на спине мула, легкость которой ему красочно нарисовал Саша Воронежский, московского Сашу не вдохновила.

18 августа 2011 года. Такая разная тропа.

Всё, не могу больше! На часах четырнадцать с половиной. Я вышел из монастыря св. Павла в девять утра. Иду на Гору уже пять с половиной часов. Сейчас бросил на камни рюкзак, расстелил туристический коврик в зарослях колючего кустарника на небольшом плоском пятачке у тропы, разлегся на коврике, как на пуховой перине. Наплевать на змей и скорпионов, которые могут на меня напасть. Устал! Согласно указателям до вершины Горы осталось не более километра, но это очень много, учитывая то, что ты идешь не по ровному асфальту, а всё время карабкаешься в гору. По моим прикидкам, если дальше будет такой же подъем, а не круче, идти осталось часов шесть. Давно кончилась вода в Сашиной бутылке, стали стеклянными растянутые тазобедренные мышцы. Шагу ступить не могу, так боль от них отдается во всём теле. Но надо вставать - другие же идут. Нет, полежу ещё немного, может боль в мышцах успокоится. Вот дневниковую запись надо сделать. Тоже значительный повод для привала. Главное, взобраться на Гору по - светлому, а там и отдохнуть можно до утра.

Так, на чём я остановился в монастыре св. Павла?

Продолжаю...

Сашу из Воронежа я будить не стал, а с Сашей из Москвы мы троекратно облобызались и пожелали друг другу всего хорошего. В этот момент наши пути расходились, и мы больше не предполагали встречаться. Саша планировал посетить келью Рафаила, до которой надо было плыть на пароме. Если бы мы в тот миг знали поговорку: "Хочешь увидеть улыбку Бога, расскажи ему о своих планах". С Сашей из Москвы мы встретились, но в том месте, о встрече в котором даже не могли предположить.

Закрывая дверь кельи, я увидел, что проснулся Андрей и машет мне рукой. Возвращаться, чтобы с ним облобызаться, я не стал. Во-первых, нехорошая примета; во-вторых, я немного почему-то недолюбливал Андрея, думаю и он ко мне испытывал подобные чувства, причину которых мы не знали. В отличие от двух Саш с Андреем мы больше не виделись. Наверное, на Афоне так и должно быть: те люди, к которым ты испытываешь симпатию, тебе обязательно ещё раз встретятся, не на Афоне, так в миру.

А может тут всё дело заключается в грязном окне, как в той притче?

Одна семейная пара переехала жить в новую квартиру.

Утром, едва проснувшись, жена выглянула в окно и увидела соседку, которая развешивала на верёвке выстиранное белье.

- Посмотри, какое грязное у неё белье, - сказала она своему мужу.

Но тот читал газету и не обратил на это никакого внимания.

- Наверное, у неё плохое мыло, или она совсем не умеет стирать. Надо бы её поучить,- не унималась женщина.

И так всякий раз, когда соседка развешивала бельё, женщина удивлялась тому, какое оно грязное.

В одно прекрасное утро, посмотрев в окно, она воскликнула:

- Ого! Сегодня бельё чистое. Наверное соседка наконец-то научилась стирать.

- Да нет,- сказал муж, - просто я сегодня встал пораньше и вымыл твоё окно.

Так и в нашей жизни: прежде чем осуждать других, хорошо бы убедиться, насколько чисты наши намерения и сердца.

Вечером монастырская лавка, которая находилась за воротами, была закрыта. Нам сказали, что монах, заведующий лавкой, куда-то уехал, когда вернется, никто не знает, скорее всего - приедет следующим утром. Утром, выйдя за ворота, я направился в лавку, полагая, что она открыта, но монах, видимо, еще не вернулся из своей поездки и на двери висел большой замок. Когда я стал спускаться с горы, то услышал за поворотом тропы тот же звук, который мы слышали ночью в келье. "Смотри-ка, - подумалось мне,- шакалы-то как здесь обнаглели, даже утром орут под стенами". От этой мысли стало немного не по себе: "А если они, оголодав, на меня сейчас набросятся? У меня даже палки нет, чтобы отбиться!"

Подняв с тропы увесистый булыжник, стал спускаться вниз. Крики раздавались за выступом скалы, там, куда вела тропа, и когда, обогнув её, я увидел орущего во всё горло молодого мула, моему стыду не было предела. "Ну, Андрюша! Ну, знаток афонской фауны! Так напугал нас ночью, приняв крик гибрида осла и кобылы за вой шакала, что мы заснуть долго не могли. Молодец, парень!"

После этого моё настроение улучшилось, а когда я, миновав арсану монастыря, стал подниматься по живописной тропе, поросшей над обрывами кривыми кипарисами, на глазах у меня сбрасывающими кору со своих белых стволов, подобно змее, освобождающейся от своей старой шкуры, настроение стало просто замечательным. И как мне было удержаться от восторга, забыв обо всём на свете, если далеко внизу виднелась красивая маленькая пристань, лазурное море, чуть выше - еловые, каштановые, дубовые леса, чередующиеся с густым кустарником. На нижней части горных склонов росло много платанов, ближе в верхней зоне открывались великолепные виды вересковых пустошей.

У одиноких келий, живописно смотрящихся на самом краю глубоких ущелий, которые расширяли, распахивали свои зева в сторону моря, зеленели посаженные монахами цитрусовые, яблони, груши, черешня, грецкие орехи, на небольших ровных площадках перед скитами были насажены виноградники и плантации оливковых деревьев, стекающие с гор ручьи заполняли ущелья сыростью и прохладой, от перепада температур ущелья дышали едва заметным легким туманом.

Я не удержался и позвонил отцу:

- Батя, привет тебе из Греции! Иду по горам, жалко, что тебя тут нет!

- Ну, да! С моими ногами только по горам бродить. Ты смотри, осторожней там, один всё же идёшь. И не забудь всё сфотографировать.

Молодец отец, напомнил мне об опасности, а то я чересчур расслабился, очарованный красотой и потерял бдительность. В горах это недопустимо. Обстановку надо всё время контролировать. Иначе собьешься с пути или на змею наступишь. Присев на небольшой искусственной площадке рядом с тропой, переворошив рюкзак, я достал фотоаппарат и стал фотографировать природу. Больше фотоаппарат я уже не убирал до самого конца своего похода, рассудив, что такую красоту должны увидеть многие.

Здесь, на этой площадке, меня огорчило только одно: видимо, площадка была кратковременным привалом паломников, поэтому они здесь перекусывали, пили воду и соки, но вот мусор - пластиковые бутылки, упаковки, пакеты, консервные банки они почему-то бросали тут же. И опять эта омерзительная грязь, созданная человеком, напомнила мне родные леса и поля, загаженные до основания бескультурными соотечественниками. О том, что эту грязь могли создать монахи, кельи которых я увидел в десятке метров на уходящей немного вниз тропе, думать совсем не хотелось.

На каменном столбе у ворот с тонкими стальными прутьями и железным крестом, я заметил табличку: "Калива Святого Харлампия"

Ну почему я в таком святом месте обращаю внимание на всякие помойки, совсем как в той притче про комара?

Спросил как-то комар муху, встретившись с ней на солнечной поляне:

- Скажи- ка мне, муха, как называется вот этот прекрасный цветок и есть ли здесь в окрестностях другие красивые цветы, подобные этому?

- Насчёт цветов ничего не знаю,- ответила ему муха. - А вот консервных банок, навоза, нечистот в канавах этой поляны полным-полно, надо только раздвинуть траву.

И муха стала перечислять комару все окрестные помойки, на которых ему непременно надо побывать.

Полетел комар в указанном направлении и встретил по пути пчелу.

- Не видела ли ты, уважаемая пчела, здесь какой-нибудь помойки?

- Помойки? - удивилась пчела. - Нет, нигде не видела. Зато здесь повсюду столько благоуханных цветов, что мне хочется кружиться вокруг них и любоваться этой красотой.

И пчела подробно рассказала комару, в каком месте поляны растут лилии, где совсем недавно распустились гиацинты, где синеют среди трав васильки.

Я самая настоящая муха в человеческом обличии.

Огорчившись за нерадивых грязнуль, кто бы они ни были, я собрался было уходить, и вдруг увидел рядом с кучей мусора старый рассохшийся, выбеленный временем посох, выструганный из толстой кипарисовой ветки. Верхний край посоха был гладко затёсан, нижний край немного зауживался и в его пятку кто-то ввинтил острый шуруп. Я видел на пароме и в Уранополисе паломников, которые, собираясь в горы, везли в рюкзаках или отдельно упакованными, трекинговые палки, по размеру вроде лыжных. Эти палки, которые в 1974 году изобрела немецкая фирма Leki, специально для пеших походов, оказывают неоценимую помощь альпинистам. Такие палки состоят из нескольких частей, вытягиваемых друг из друга благодаря телескопическому механизму, напоминающему спиннинговое удилище рыбаков. Имея три или даже четыре точки опоры вместо двух, альпинисты и любители пеших походов по горам значительно разгружают свой корпус. Опираясь на палку, легче спускаться и подниматься. Особенно это актуально, если дорога идет не по ровной сухой тропе, а по скользкой, травянистой или каменистой. В этом случае дополнительная точка опоры приходится очень кстати и может уберечь от ненужных падений и травм. Кроме того, использование трекинговых палок увеличивает скорость движения, особенно на подъемах и спусках. Так как мы приехали в Уранополис ночью, а утром надо было уплывать на Афон, такие палки я купить не успел. Кроме того, палки весят около пятьсот грамм, а полкило в загруженном рюкзаке - это веский минус.

Но сейчас, когда тропа стала забирать всё круче и круче вверх, трекинговые палки мне совсем бы не помешали, так как при очень крутом подъеме нагрузка между руками и ногами с помощью палок распределяется равномерно.

Кто оставил этот посох на горной тропе, мне было неведомо. Хотелось верить в божественный промысел: вот, мол, старец, как в добром советском фильме про Иванушку и Алёнушку, положил посох на горной тропе для меня или другого путника, зная, как тяжело будет идти кому-то без дополнительной опоры.

Вспоминая этот фильм, я чуть не поклонился неведомому старцу, чтобы не превратиться, как Иванушка, в медведя, не удостоившего поклоном в знак благодарности сказочного лесовичка - боровичка.

Может быть, а почему бы нет, оставила этот посох для одинокого путника сама Пресвятая Богородица. На Афоне всё может быть, она здесь хозяйка и всем тут распоряжается. Без её ведома ни один волосок на голове не упадёт.

Опираясь на посох, я стал карабкаться в гору и через полчаса увидел с левой стороны тропы маленькую, совсем миниатюрную часовенку голубоватого цвета. В часовенке стояли пустые пластиковые бутылки, в голубой нише горела свечка, на стенах и в нише стояли иконы.

Видимо, здесь находился, оборудованный монахами каливы св. Харлампия, благодатный источник, пересохший сейчас из-за жаркой погоды, так как вода в нём отсутствовала, и я не нашел выхода её из скалы.

Здесь же, у часовенки, встретил первого путника, он шел сверху навстречу мне и, протянув фотоаппарат, попросил сфотографировать его у икон.

Я сфотографировал и в этот момент увидел за часовенкой огромный крест, возвышавшийся над соседней горой. Казалось, что он, находясь на самом выступе скалы, парит над синеющим морем, над другими скалами, над горной тропой, протянувшейся светлой извилистой ниточкой по склону хребта.

-Брат, ты меня у того вон креста щелкни,- попросил я у грека, указывая по направлению к обрыву.

Грек и сам уже увидел эту эффектную для любого фотографа точку. Так мы и сфотографировались по очереди у огромного креста и, забегая далеко вперед, скажу, что эту фотографию я выставил на многих своих сайтах в интернете. Он напоминает мне картину Левитана "Над вечным покоем", только здесь превалируют южные пейзажи.

Горная тропа закончилась неожиданно ровными ступеньками широкой бетонной лестницы, напоминавшей вход в корпус нашего южного санатория. Эта лестница, так дико смотрелась своим искусственным возникновением на фоне первозданной природы, что напрашивалось её сравнение с коровой, на которую надели седло. Опять, небось, Евросоюз постарался? Хотя, что там говорить, по лестнице подниматься было намного легче, чем по скользким и острым камням тропы, по которой идешь и боишься вывихнуть ступню.

Когда я поднялся по ступеням на перевал, то моему удивлению не было предела: на квадратном пятачке примерно пять на пять метров, между скалами, была построена вертолётная площадка. Для того, чтобы вертолёт приземлился точно в её центр, посреди площадки красной краской был нарисован большой круг.

За площадкой располагался греческий скит Святой Анны, самый большой и ранний на Афоне, он находится на обильном водой и богатом растительностью склоне на западных отрогах Афона, сразу же за Новым Скитом и на незначительном расстоянии перед Пустыней. Деятельность этого скита начинается по существу в XVII веке, однако несколько пустыней находилось здесь и ранее.

Вот ведь, конформисты несчастные, эти чиновники из Евросоюза (в том, что это их рук дело, их детище никто на Афоне не сомневается), трудно им подняться своими ножками в святое место. А здесь, в скиту, находится, между прочим, всегда тёплая стопа Святой Анны, приложившись к которой, многие паломники становятся здоровыми. Так, глядишь, они, эти евросоюзовцы, скоро у каждого монастыря настроят вертолётных площадок и будут летать тут день и ночь, а потом захотят аэродром соорудить, чтобы сразу из своего города в монастырь попасть можно было.

Обогнув вертолётную площадку, ступеньки пошли вниз и там я увидел макушку храма с крестом, надпись на указателе гласила, что я добрался до скита, называемого паломниками Малой Анной.

Маленький дворик скита был до предела забит людьми и в этой точке моё вожделенное одиночество в горах закончилось. От Малой Анны я лез в Гору либо с толпой паломников, среди которых было немало румынских, греческих, русских, болгарских, албанских монахов и священнослужителей, либо, оторвавшись от большой группы, тащился за парой или тройкой других, таких же, как и я любителей побыть в одиночестве.

В Малой Анне, в небольшом храме я поставил свечку перед образами, отдал монаху заранее написанные записки о здравии и об упокоении, вышел из храма, вылил уже горячую воду из Сашиной бутылки и заполнил её холодной водой из крана. За длинным столом сидели паломники, пили холодную воду и раки, ели лукум. Монах, пробегавший мимо меня с полным подносом, немного притормозил, и я, зная, как здорово снимает усталость глоток раки, буквально на ходу схватил с подноса рюмку и, устыдившись своей дерзости, виновато поклонился сначала монаху, потом паломникам, сидевшим за столом. Последние только развели руки в стороны и понимающе улыбнулись. Обогнув скит, я вышел на бетонную площадку, от которой в разные стороны расходились три узких забетонированных дорожки. По какой из них идти дальше я не знал. Вернулся в дворик, стал выспрашивать монахов и паломников, как мне подняться на Афон.

- Афонус? - удивленно переспрашивали те и другие, после чего широко разводили руками. Их жесты означали только одно: здесь везде Афон.

Правда, один из паломников, оказавшийся сметливым, уточнил вопрос:

- Панагея?

- Нет,- мотнул я головой, - Афон.

И он тоже развел руками в стороны.

Через час я догадался, увидев указатель "Панагея", что мне надо было спрашивать путь именно туда, ибо ещё в монастыре Андрей сказал мне, что от этого указателя на Гору ведёт одна единственная тропа - через скит "Панагея".

Русскоговорящих паломников и монахов во дворе не оказалось, и я опять вышел на тропу. С той стороны, откуда я недавно пришел, спускался к скиту мужчина с двумя детьми и, теряя последние капли надежды на то, что мужчина понимает по-русски, я обратился к нему с тем же вопросом.

- Я здесь тоже первый раз,- сказал мужчина, - Вы в скиту у кого-нибудь спросите.

- Спрашивал. Там никто не говорит по-русски.

- Пойдемте с нами, ещё раз спросим.

Во дворе он подошел к монаху, у которого с подноса я взял недавно рюмку раки и о чем-то заговорил с ним по-гречески. Монах показывал на паломников, указывал пальцем куда-то вниз и быстро что-то объяснял моему помощнику.

- Сейчас на Гору отправляется большая группа паломников и монахов, следуйте за ними и не заблудитесь. Кстати, там внизу, куда показывал монах, грузят на мулашек рюкзаки, можете и сами доехать, если деньги есть.

- Нет, я пешком решил добраться. Простите, я так понял, что вы грек и при этом хорошо говорите по-русски, почти без акцента.

- Верно заметили. Я понтийский грек, служил офицером в одной из воинских частей под Иркутском, служил честно, звание советского офицера не запятнал, потом переехал в Кутаиси. После развала СССР грузины нас, понтийских греков, стали насильственно выдавливать из страны и мы с женой уехали в Афины. Мои сыновья родились уже в Греции. Вообще-то нас, понтийцев, в Греции очень много.

- Как вас зовут?

- Василием величают. Возьмите мою визитку и если будете в Афинах, то позвоните. Помогу чем могу.

Вскоре вереница нагруженных рюкзаками мулов потянулась в горы, за ними цепью пошли люди: кто налегке (рюкзаки их были навьючены на животных), кто со своей поклажей за спиной. Я шел позади всех, и вскоре мне это надоело, я стал обгонять паломников одного за другим и вскоре выдвинулся в авангард цепочки.

Мулы ушли вверх, а меня стала догонять новая группа навьюченных животных, в этой группе кроме провожатого, в сёдлах уже сидели люди и о чем-то перекрикивались между собой.

Неосторожный, суетливый шаг какого либо человека или мула из группы вызывал небольшие камнепады и люди с животными шарахались от обрыва, но камнепад успокаивался, а караван, связанный длинной веревкой, пропущенной через кольца в сёдлах, уверенно поднимался в горы всё выше и выше.

Весёлый священник в разноцветной вязанной скуфейке, с такой же вязаной торбочкой через плечо, восседая на муле, махнул мне рукой, когда мулы сравнялись со мной: давай, мол, садись на свободное животное, в один миг домчим. Мне подумалось, что это румынский батюшка, а может быть болгарин или албанец, кто их разберёт.

- Спасибо, я пешком!

- Спасэиба, спасэиба, - ещё больше развеселился не унывающий батюшка, мило коверкая, видимо, знакомое ему русское слово.

Наверное, ему было очень хорошо от сознания того, что он поднимается в святое место и этой радостью он тут же открыто делился с окружающими.

Я же представил себя, а так оно бы и было, если бы не праздник Преображения Господня, одиноким путником, бредущим по безлюдной тропе, которая совсем не безопасна, как может показаться на первый взгляд. И не только из-за своей труднопроходимости.

Демонские силы, будучи изгнанными молитвами монахов из общедоступных мест, устремляются в пустынные уголки и наносят всевозможный вред, на который они только способны, одиноким путникам вроде меня. Особенно афонское предание отмечает их деятельность на северном склоне горы: здесь, говорят, довольно часто происходят трагические события. Протоирей Торик в "Восхождении" описывает, как им на этой вот тропе встретился...бес! Монахи, обитающие в келиях вдоль тропы, так же уверяют, что много раз видели, как силы зла морочат одиноких путников, преграждая им разными способами дорогу к вершине Святой Горы. Сказано же: последняя в мире Литургия будет отслужена на вершине Афона. Вот и бесится нечисть, что туда, в святое место, идут паломники.

Надо сказать, что лично мне подобные злобные персонажи не встречались, видно, я ещё недостаточно воцерковленный человек, чтобы они увидели во мне опасность для себя.

Ни разу не встретились мне в горах змеи, волки, скорпионы, которых здесь водится достаточно. Может потому мне так повезло, что на Преображение шло к вершине Святой Горы множество верующих, и они своими разговорами распугали и нечисть, и гадов, и волков. Вереница из нескольких тысяч путников (маленькие, большие группы, одиночные фигуры), как гигантская гусеница, извиваясь меж скал на узкой тропе, тянулась к Панагее, движимая одной идеей - дойти, отстоять праздничную литургию на вершине Горы.

Вот так мы шли по тропе: кто-то обгонял меня, кого-то я опережал, но всем хватало места, чтобы чуть-чуть посторониться и пропустить тебя вперёд. Раскаленное солнце жгло немилосердно и если бы не легкий прохладный ветерок, набегавший ласковыми порывами откуда-то снизу, со стороны моря и влажных ущелий, приятно холодя тело, путникам было бы совсем худо.

Мы помогали друг другу как могли, кому-то я дал пакет с влажными салфетками, чтобы освежить мокрой салфеткой пылающее лицо, кто-то угостил меня горстью изюма, который придал сил, а заодно, к сожалению, вызвал такую сильную изжогу, что мне пришлось запивать её последними каплями воды из Сашиной бутылки.

Впереди показался ровный участок, поросший кривыми деревьями, к которым было привязано несколько мулов. Этот участок находился на пересечении трех троп, о чем извещал самодельный указатель, верх вела тропа на Панагею, вправо - к Лавре и румынскому скиту, назад - к Анне.

Я знал, что с этого места вверх, до самой Горы, ведет только вот эта тропа, других троп впереди не будет вовсе и смело шагнул не неё. Да, перед этим попросил албанца, сфотографировать меня рядом с его мулами.

От указателя тропа стала ещё круче и каменистей, только иногда встречались на ней маленькие участки в десяток метров, поросшие травой, или мхом на валунах, через которые приходилось перелезать на брюхе, так как прыгать через них было опасно. Один неточный прыжок и тебя уже никто не будет тащить на себе ни вниз ни вверх с вывихнутым суставом или того хуже - с переломом.

Около получаса пришлось тащиться по узкой тропе, где не разойдешься, за огромным негром, видя впереди себя его широкие икры и чёрный затылок. С такой грузной комплекцией негру было очень тяжко подниматься, он несколько раз спотыкался, шумно дышал, и вот наступил тот миг, когда он, как подкошенный, упал лицом вниз на камни, и мне пришлось осторожно огибать его огромное тело на тесной тропе.

Проходя мимо, соблюдая политкорректность, я вполголоса посочувствовал выбившемуся из сил представителю Черного, а может Североамериканского континента:

- Тяжело тебе, брат афроамериканец!?

А что, в США, в Эфиопии или, скажем в Сирии, живет много православных аборигенов. Скорее всего, этот негр является представителем западной православной конфессии, иначе, зачем же ему преодолевать такие трудности, связанные с восхождением на Гору.

Не успел я сделать и двух шагов вверх, как услышал за спиной его измученный голос:

- Трудней бывало! Ничего, дойдем!

Я, не смотря на усталость, чуть не подпрыгнул от удивления и оглянулся.

- Прости, я думал, что ты нигер!

- Не один ты так думаешь!

Оставив ненужную в этом случае политкорректность, я сверху вниз внимательно разглядел "негра", который уже поднимался в полный рост, готовый продолжить восхождение.

Чуть ниже меня стоял на тропе парень с русскими чертами лица, но...совершенно черный от загара, даже начисто выбритая голова и та была, как будто нарочно вымазана гуталином.

- Я тут по горам уже с месяц хожу, наверное, меня в Москве тоже все за негра принимать станут, пока загар не сойдет?

- Слушай, брат, у тебя воды не найдется? Дай хоть глоток сделать, - взмолился я, едва переводя дыхание.

- Как же ты в горы без воды сунулся?

- Да была вода, только вся вышла.

"Негр" поднялся на выступ, повернулся спиной ко мне:

- Возьми в боковом кармане рюкзака бутылку.

- Но у тебя здесь всего граммов двести осталось?

- Значит, пей сто, остальную сотку мне оставь. Идти ещё прилично.

Я указательным пальцем отметил напополам воду в бутылке и несколькими глотками осушил свою половину.

- Спасибо, брат!

- Слушай, мои друзья ушли немного вперед. Недавно отзвонились, говорят, что чуть выше на тропе им встретился небольшой участок леса, где они сделали привал в тени деревьев.

- Принял к сведению, - поблагодарил я русского "негра" и стал подниматься в гору.

Вскоре "нигер" безнадежно отстал, а у меня через некоторое время стало весьма болезненно прихватывать мышцы тазобедренного сустава, да так, что я вскоре еле плелся по тропе, поминутно останавливаясь и сильно хлопая ладошками себе по ляжкам. От такого своеобразного массажа боль немного притуплялась, но стоило мне сделать буквально несколько шагов, как боль удваивалась. И вот настал момент, когда я, как тот "негр" за спиной, упал на тропе не в силах сделать ни шагу. Вскоре внизу показался мой спутник, он хоть еле ковылял, но все же шел.

На этот раз, обогнав уже меня, он подбодрил:

- Потерпи немного, скоро роща!

Роща открылась неожиданно. Только что были сплошные камни, убегающие вверх и вдруг, когда я сделал несколько шагов за выступ скалы, метров на сто перед глазами предстал ровный участок, заросший ветвистыми платанами. То там, то тут под деревьями сидели изможденные путники, пили воду, перекусывали, разговаривали, курили, мазали кремами разбухшие суставы. Одним словом - отдыхали.

Я прошел мимо них к противоположному краю леска, туда, где вдоль поваленных бурей стволов лежали и храпели уставшие в усмерть люди, рядом с которыми были разбросаны, кроссовки, ботинки, рюкзаки, носки. На деревьях висела просыхающая на солнце одежда, намокшая от пота до состояния "хоть выжимай"..

К одному из двух раздваивающихся от корня деревьев, меж которыми я присел на отдых, была прибита табличка "Панагея, 1500 м".

Ничего себе, ещё полтора километра карабкаться вверх. Дойду ли, хватит ли сил?

Мимо меня прошел к горе ещё один отряд мулов. Верховой указал мне: садись, мол, на свободную коняку.

- Сколько стоит доехать до вершины?

Верховой не понял моего вопроса.

- Евро, евро, Афон, вершина, - потёр я большой палец руки об указательный, что во всем мире означает только одно - "мани ".

Тот понял и что-то мне ответил. Теперь уже не понял я и показал ему растопыренную ладонь, что означало - пять евро.

Верховой албанец отрицательно замотал головой и показал мне десять растопыренных ладоней.

- Езжай уж, бизнесмен хренов,- махнул я албанцу рукой. - Дерёте с трудящихся в три дорога!

Честно говоря, мне не так было жалко денег, как не хотелось въезжать на Святую Гору на осле. Пусть это будет гордыней, пусть Христос въехал в Иерусалим на осле, но я так решил, что, во что бы ни стало, дойду до вершины самостоятельно.

Может быть, Саша из Воронежа не такой эстет как я, а у меня, видите - ли, всё символично.

Навьючив на спину рюкзак, который почему-то стал казаться ещё тяжелее, я двинулся в путь. Ноги немного отдохнули и мышцы с суставами уже не так пронзительно болели, как раньше.

Всё же, какое великое дело - отдых, а если он связан ещё и с полезным занятием, таким, допустим, как попить воды или перекусить, то это - совсем замечательно!

Прямо, как в той притче про топор.

Однажды проводился международный чемпионат лесорубов, и к финалу осталось только двое рубщиков. Их задача была повалить за определенное время как можно больше деревьев.

В восемь часов утра по свистку лесорубы заняли свои позиции. Примерно через час лесоруб под номером один услышал, как его соперник на время останавливается.

Это был шанс его обогнать, и первый номер удвоил усилия.

Через какое-то время по звуку лесоруб услышал, что второй номер снова решил передохнуть, и тогда первый поднажал ещё.

Так продолжалось целый день, пока лесорубы не услышали сигнал к окончанию соревнования.

Каково же было удивление первого лесоруба, когда он узнал, что его соперник срубил за это время гораздо больше деревьев.

- Как так могло случиться?- удивился он. - Каждый час я слышал, что ты на десять минут прекращал работу. Как ты умудрился нарубить больше деревьев, чем я? Это невозможно, ты же всё время останавливался.

- Всё очень просто,- ответил второй лесоруб. - Каждый час я действительно останавливался на десять минут, чтобы наточить свой топор.

Через час сделал привал на красивом склоне горы, откуда открывался великолепный вид на меловые горы, на Эгейское море. На склоне росли красивые цветы, кусты шиповника, но это совсем не тот шиповник, что растёт у нас в России: высота его едва достигает 25 сантиметров, и представляет он собой одну только веточку, на которой висит иногда только несколько продолговатых ягодок. По рассказам: встречается в этих местах загадочный "цветок Богоматери", но я его никогда не видел и не знаю, как он выглядит. Один из паломников прошлого века так описывает его: "Цветок Богоматери, похожий на маленькую розу, принадлежит к породе иммортелей и имеет медовый запах. Про этот цветок ходят всевозможные легенды. Растёт он на обрывистых и неприступных высях гор". В прошлом веке на Афоне шла бойкая торговля эти крохотным цветком. Каждый паломник считал, что должен обязательно приобрести его себе на память. Спрос, как известно, рождает предложение, и многие монахи, особенно отшельники, часто отправлялись на опасный промысел по добыче этого цветка. И ежегодно несколько монахов разбивалось в результате несчастных случаев.

Известна уникальная история, случившаяся с одним монахом во время сбора цветков Богоматери. Собирая иммортели вблизи самой вершины горы, этот монах оступился и полетел в бездну, но на лету зацепился поясом за камень и повис над пропастью. Монах, придя в чувство от такого удивительного спасения, стал отыскивать ногами точку опоры, пояс отцепился, и он опять полетел, но у самого дна пропасти зацепился рясой за куст и уже сам благополучно спрыгнул на землю.

Мне было неведомо, где растет этот загадочный цветок, и в объектив фотоаппарата он не попал. Зато, фотографируя окрестности, я восхищался неземной красотой вокруг.

Вдали и чуть внизу, на самой верхушке соседней горы, венчая её, взметнулся крест. И только дома, увеличив на мониторе компьютера цифровой снимок, я увидел, что это не крест, а калива, возле которой монахи построили сооружение, похожее на маяк. Издали два этих сооружения казались огромным крестом на макушке неприступной горы, за которой простиралось бескрайнее море. Как же монахи поднимаются на эту гору? На снимке я не увидел ни одной тропинки.

Как туда добраться?

Погоди-ка, погоди-ка: ведь где-то здесь, за Малой Анной, по правую руку начинаются труднодоступные владения Страшной Карули, где монахи-отшельники в своих кельях, расположенных в непроходимых местах, укрывшись от посторонних глаз неприступными скалами, денно и ношно творят в совершенном уединении святые молитвы.

За свою труднодоступность, малонаселенность и отсутствие воды эти горы ещё называют Страшной Пустыней.

Русский ученый и исследователь Афона Григорович-Барский так писал об этом месте в позапрошлом веке: "Оттудо, яко на полчаса хождения на восток, обретается третий скиточек зело мал, проименованный Каруля. К нему же уже приближающися зело путь жесток и страшен есть, яковаго ещё во всём моём путешествии не видех, яко четверть часа требедратися и руками и ногами, семо и овамо завращающися, между ужасними пропастьми каменными, над морем висящими, отнюду зрящему низу, сердце унывает и великое есть тщание шествующему да не како поползнется в пропасти. Со многою нуждой и терпением тамо живущии восходят и нисходят, обременении сущи, обаче терпят Господа ради, да и вечной жизни имут мзду...!"

Ну, нет: в этот приезд я Страшные Карули не осилю, да и времени мало. Для посещения Карули на Афон надо ехать специально и желательно не одному, чтобы в случае форс-мажора рядом был надежный напарник, способный, при острой необходимости, оказать посильную помощь во время перехода от одной кельи к другой в этих небезопасных для жизни путешествующего местах.

Об этих пустынных землях на Афоне слагаются легенды и небылицы.

Первая такая небылица, пытающаяся принизить святость Афона, зародилась давным-давно, ещё в те времена, когда был жив знаменитый Святогорец и заключается она в том, что монахи, отказавшиеся от света и ушедшие в затвор, принимают и объявляют другим обет: убивать всякого, кто попадается им навстречу.

Другая легенда гласит о том, как один молодой монах, следуя от одной кельи к другой, случайно застал необычные похороны: шестеро старцев хоронили седьмого. Молодому монаху они предложили восполнить число. Он пошел взять благословение у своего духовного наставника и когда тот, заинтересовавшись таинственными похоронами, о которых никто из окружающих не слышал, попросил молодого монаха показать, где это происходит, то они не могли найти ни тех старцев, ни той поляны. Многие полагают, что такое вполне могло случиться. Ведь Афон необычное место, наиболее приближенное к Небу, поэтому теми старцами могли быть преподобные, некогда, несколько веков назад, подвизавшиеся на Святой Горе.

Таких легенд я слышал множество и, наслушавшись их, наверное, не решился бы в следующий приезд, если Бог допустит на Афон, отправиться по кельям Карули в одиночку. Хорошо, что на нашей тропе сегодня много паломников и мне пока ещё сильно везёт. Ничего меня не напугало, не укусило, не ввергло в ступор. Я ни разу не заблудился. Может от того всё идет легко и гладко, что на шее у меня висят на тесемках пять крестиков, приобретенных первым днём моего паломничества в ватопедской иконной лавке и приложенных ко всем чудотворным иконам, мощам монастырей, в которых я побывал до восхождения на Гору.

Окружающий ландшафт напоминал альпийские горы, но только здесь всё было чуть-чуть загадочнее и немного суровее? В колючих кустах постоянно что-то пищало, шуршало, передвигалось, ползало и бегало, но как я не вглядывался в заросли, совершенно ничего там не увидел.

Надо сказать, что случайно, а может, совсем не случайно, найденный посох выручал на особо тяжелых участках пути, и я с удовольствием стучал по камням его железным наконечником, раздвигал посохом колючие ветки кустарников. И всё же в горы лучше ходить с двумя трекинговыми палками, так как, односторонняя нагрузка, не смотря на то, что я попеременно перекладывал посох из одной руки в другую, приводит к быстрой утомляемости плечевых мышц и мышц спины.

Ещё одна часовенка, грубо сложенная из валунов, скрепленных толстым слоем цемента, и естественно не такая аккуратна, как та, встретившаяся мне в начале пути, показалась за поворотом тропы. Надеясь, что там есть источник, я ускорил шаг: пить хотелось страшно, температура в горах в полдень поднялась до пятидесяти градусов и организм ощутимо обезводился. Однако в этом грубом сооружении кроме нескольких бумажных иконок ничего не было. И источника с водой тоже не было, или я его не заметил.

Жара в горах стала просто невыносимой и если бы не легкий свежий ветерок, набегавший снизу, со стороны моря, можно было бы элементарно задохнуться.

Всё чаще и чаще стали встречаться группы людей и одинокие паломники, отдыхавшие прямо на камнях тропы. Перепрыгивая через валуны, я обратил внимание на паломника в годах, неуклюже прислонившегося спиной к валуну и как-то неестественно вытянувшего в сторону правую ногу. "Неужели ногу сломал?- испугался я"

Мешая греческие, английские, немецкие, итальянские слова выяснил, что паломник - грек из Салоник, с ногой у него всё в порядке, немного подвернул стопу, сильно устал и теперь отдыхает. Снять рюкзак со спины у него уже не было сил. Так и лежал с рюкзаком за плечами.

Даже если, не дай Бог, он или кто-то другой, вдруг сломал бы ногу на горной тропе, я не смог бы в этом случае помочь такому несчастному, так как ни сил, ни медицинских навыков не имел. Достать носилки негде. В этом случае, как мне кажется, единственным выходом было бы доставить такого больного на мулах вниз к монастырю св. Анны, где ему смогут оказать квалифицированную медицинскую помощь. Но, слава Богу, ни покалеченных, ни больных людей на моем пути в гору и с горы не встретилось.

Через час я упал второй раз и теперь подумал, что не дойду. Во время этих размышлений отчаявшегося, окончательно выбившегося из сил путника, который безуспешно пытался снять неимоверно тяжелый рюкзак с плеч, натертых до кровяных мозолей лямками, снизу показался очередной караван. Албанец, сидевший на переднем муле, спрыгнул на тропу, помог мне снять рюкзак и согласился доставить его до вершины всего за пять евро.

Несмотря на покинувшие силы, добраться до Святой Горы я все-таки решил самостоятельно.

Дальнейшая дорога без рюкзака оказалась ещё тяжелее. Просто удивительно: почему-то с рюкзаком за плечами идти в гору было намного легче, чем без поклажи на спине.

И тут, через пятнадцать минут после встречи с караваном, я увидел чуть выше одноэтажное строение. Дошёл до вершины! УРА!

Ну, албанец, ну жук, мог бы сказать, что до вершины осталось чуть-чуть. Я бы и рюкзак ему не отдал.

Но это была не вершина Святой Горы. Далеко-далеко не вершина. Это был высокогорный скит Панагея, входящий в обширные владения общежительного греческого монастыря "Великая Лавра".

19 августа 2011 года. На вершине Святой Горы.

Замёрз-з-з-з-з!!! Очень сильно замёрз-з-з-з-з!!! Достал телефон, посмотрел время. Ещё только час ночи.

"Ды-ды-ды-ды", - барабанной дробью стучат от холода зубы.

"У-у-уф-ф-ф-ы-ы",- голодным волком завывает в ущельях ледяной ветер.

"Тр-р-р-ры",- трещит оторванным полотнищем на склоне чья-то плащ-палатка.

На камнях по всему склону Святой Горы тот там, то тут вспыхивают лучи фонариков. Вся Гора, как новогодняя ёлка, в ярких гирляндах карманных и налобных фонариков. Поднялся, что на Гору в восемь часов вечера. Здесь уже много народа. На камнях, куда не кинь взгляд, паломники расстелили туристические коврики, места очень мало, ходим по ногам отдыхающих, сверху сыплются на головы мелкие камешки, но все счастливы, что дошли: ужинают, переодеваются в сухое и чистое, благо, что можно свободно раздеться до трусов - женщин то нет. Холодает. Внизу, под моими ногами обрывы, под которыми видны вершины других скал.

Святая Гора, словно египетская пирамида над безмолвной пустыней, возвышается над остальными горами, а впереди уходит к туманному горизонту сереющее во мгле море, и там, у самой дальней его черты, начинают вспыхивать огоньки неведомого мне острова, похожего на гигантскую рыбу с мутными очертаниями головы, плавников и широкого акульего хвоста. Неужели Ситония так близко от нас? Огни ширятся влево и вправо, вспыхивают, гаснут, переливаются то красным, то желтым, то синим отсветом, и вот уже весь горизонт мерцает дальним загадочными огнями, вызывая тут чувство одиночества и заброшенности.

Я расположился в общем-то уютно. Если бы только над головой не ходили по каменистому выступу прибывающие на гору паломники, то можно сказать, что условия у меня курортные, по отношению к другим. А так - пробредёт кто-нибудь по карнизу и мелкие камешки, сорвавшись с выступа, бьют по голове. Опасно. Я долго искал пристанище, переступая через плотно лежащих людей, пока не увидел в расщелине между камнями свободный пятачок. Рядом, чуть ниже меня расположился грек, который откуда-то натаскал полу гнилых досок, разложил их на камнях и устроил себе, таким образом, импровизированные нары, которые плотно застелил туристическим ковриком. А что, острые камни не режут бока и лежанка стала более-менее ровной.

- Где взял?- показываю на доски.

Грек лопочет что-то по-своему и машет рукой вверх. Закрепляю булыжникам свой туристический коврик, чтобы не сворачивался, камни кладу на четыре угла. Рюкзак, для надёжности бросаю посередине коврика и иду искать доски. Так как мой коврик насквозь продырявлен острыми обломками скалы, которые впиваются мне в бок, лежать на такой постели невозможно. Мне повезло. У недостроенного сооружения без окон и дверей лежала горка стройматериалов. Я выбрал из этой кучи несколько досок и вернулся на своё место.

На вершине, почти над самой моей головой стоит храм Преображения Господня, к которому в канун своего престольного праздника, раз в год, поднимаются монахи Великой Лавры, чтобы совершить здесь литургию. Это как бы второй - монашеский - Фавор, состоящий из поста и молитвы, и, поднявшись сюда физически, не стоит забывать о том, каких неимоверных трудов стоит достичь сокровенной, духовной вершины Афона. Подняться на этот Фавор, который для каждого паломника сияет своим неизреченным Божественным светом,- значит коснуться святости, взобраться до половины - спастись...

На такой высоте что-либо построить очень трудно. Машины и другой транспорт сюда просто не доедут. Да что там транспорт, даже ручную тачку сюда не закатишь. Но албанцы умудряются на мулах завозить на высоту две тысячи метров цемент в мешках, доски, камни, и потихонечку воздвигают храм. По разговорам я так понял, что албанцы в Греции, как таджики в Москве, считаются среди местного населения людьми второго сорта. Им поручают самую грязную, самую неквалифицированную работу и платят за неё гроши. Но вот тут, при строительстве храма, работа другого характера, и никто её кроме албанцев сделать не может. Поэтому греки молчат, а албанцы, почуяв свою незаменимость, диктуют условия. Например, нерадивому или немощному паломнику подняться от кромки моря до вершины Святой Горы будет стоить двести евро. Есть расценки на промежуточные этапы пути. Но всё равно: спасибо албанцам за этот экологически чистый вид транспорта. Дай Бог им здоровья. И вот уже воздвигнуто несколько стен храма, но когда будет купол и алтарь, одному Богу известно.

Кто-то из паломников уверял меня, что все албанцы по своей вере являются мусульманами, но о. Феодосий с острова Крит, когда мы разговаривали с ним в Ватопеде на балконе пятого этажа, рассказал, что половина населения в Албании исповедует православия, а другая половина - магометанство. И так, как совсем недавно в Албании были запрещены храмы и мечети, то теперь, когда этот запрет снят, православные с мусульманами в Албании очень даже мирно уживаются. Уж и не знаю, кто по вере были эти албанцы, строящие и ремонтирующие храм Преображения Господня на вершине Святой Горы, только вспомнилась мне в этот миг красивая притча о том, как один усталый путник шел по горной тропе, может быть по той самой, по которой я шел сегодня весь день, и увидел он, как у подножия скалы возятся с носилками трое рабочих.

- Что вы тут делаете?- спросил удивленный путник.

Один рабочий грубо ответил:

- Не видишь что-ли? Мы из последних сил таскаем на гору проклятый раствор.

Второй устало сказал:

- Мы зарабатываем деньги на свое существование этим тяжелым, неблагодарным трудом.

А третий рабочий с лучезарной улыбкой на устах поведал путнику:

-Я строю Храм на вершине этой прекрасной скалы!

И кто знает, где зародилась эта притча. Может быть, как раз у подножия этой горы?

Наши русские паломники, которых здесь много, это я слышу по усталому говору, умудрились занять самые лучшие участки на Горе. Под строящимся храмом есть небольшой выступ, на котором может разместиться не более пяти человек, вот на этом выступе русские умудрились занять всю площадку. Расстелили коврики, матрасы, на тросы, которыми закреплен к скале крест, натянули широкий полог, сделав, таким образом, крышу, сидят, пьют чай из термосов, вслух читают приготовление к Святому Причастию, акафисты, вечернее правило.

Вокруг такая необычная обстановка, что я вспомнил фильм про Спартака, те кадры, где он со своим войском обосновался на вершине Везувия. У нас здесь тоже войско, только современно - православное.

Наверное, всем нам долго будет помниться вот этот вечер и утро следующего дня, когда надо будет спускаться со Святой Горы?

Сегодня мы были богаты, гораздо богаче тех, кто не осмелился подняться вместе с нами к этому храму, к этому кресту, на эту вершину. Мы были богаче многих не материально, но духовно. О таком богатстве хорошо сказано в одной притче, которую хочу со смирением пересказать своим дорогим читателям, тем кто захочет прочитать эти строки.

Однажды богач решил взять своего маленького сына в деревню, чтобы показать ему, какими бедными бывают люди. Они провели день и ночь на ферме, в общении с очень бедной семьей.

Вернувшись домой, отец спросил сынишку, понравилось ли ему путешествие.

- Всё было замечательно, папа,- ответил сынишка.

- И что тебе показала наша поездка? - выспрашивал отец, надеясь, что сын будет гордиться его богатством.

- На ферме я увидел, что у нас одна злая собака в доме, а у них - четыре красивых и добрых пса. У нас есть небольшой бассейн в саду, а у них - бухта, из которой видно бескрайнее море. Мы освещаем ночью свой сад маленькими, тусклыми лампочками, а им светят с неба огромные, яркие звёзды.

Горемычный отец от такого ответа лишился дара речи, а сын добавил:

-Спасибо, папа, что показал мне, насколько богатыми могут быть люди!

Вот такая притча об отце и сыне, уважаемые читатели.

Я смотрел на близкое небо, на мерцающие на нем звезды, казалось, протяни руку и достанешь до Большой Медведицы или Млечного Пути, и думал о вечности. Зубцы горных вершин, утопающие во мраке, загадочные огни Ситонии, сереющее внизу Эгейское море - были нашими и надолго останутся таковыми в памяти. Может быть - навсегда.

Так, на чём это я остановился, вспоминая, как днем шел по тропе?

Ах, да! От места, в котором албанец выцыганил у меня пять евро за доставку рюкзака на вершину Горы, до скита Панагея, ходу налегке не более получаса. Здесь, в куче других рюкзаков, сваленных с мулов, я обнаружил свой синенький и тут же от проходившего мимо русского монаха узнал, что скит ниже вершины на полкилометра.

- Поднимитесь чуть выше вон на ту бетонную площадку к скиту. Там питание раздают. Отдохните, соберитесь с силами для последнего решительного броска,- улыбнулся монах.

Я поднялся на площадку, где всюду прямо на бетоне лежали изможденные долгим подъемом люди. Втиснувшись между двух тел, я положил свой рюкзак на пол и пошел искать пункт питания, так как не ел с самого утра. Но первым делом в сенях скита я нашел колодец с холодной водой, напился из железной кружки обжигающей десна ледяной воды и вышел на улицу. Окошечко, из которого паломникам выдавали бесплатную пищу в пластиковых контейнерах, напоминавших раздачу еды в самолетах, находилось от меня через пять человек очереди, которая выстроилась с боковой от входа двери скита. Когда настала моя очередь принимать контейнер, грек или албанец, я так и не понял на этот раз, виновато развел руки. Ничего нет, всё подъели.

От голода и перенесенной нагрузки стала слегка кружиться голова, я обошел маленький скит и увидел, как три человека в гражданской одежде чистят лук. Очищенные луковицы они разрезали напополам и бросали их в таз с холодной водой.

Я показал на луковицу и чуть ли не требовательно попросил поделиться со мной. Мне протянули сразу три луковицы. Взяв одну, я поблагодарил людей и пошел к своему рюкзаку. Есть луковицу без хлеба я не решился, а спросить у паломников хлеб постеснялся, так как каждый из них нес эту еду на своем горбу. Как же я в монастыре св. Павла не озаботился взять провиант? Про воду помнил, а о пище не подумал.

И тут меня осенило. Еще в первый день моей поездки, когда я находился в Уранополисе, я же купил в супермаркете буханку хлеба, но не доел её и привязал пакет с хлебом к рюкзаку, намереваясь скормить остатки наглым чайкам на пароме.

Но хлеб, наверное, уже заплесневел, так как с 14 августа прошло уже три дня. Я развернул пакет и понюхал горбушку. Запаха плесени не почувствовалось и разломил горбушку надвое. В середине мякоть была идеально свежей. Как же так? Покупая в Москве хлеб, уже на второй день приходится от него избавляться, так как он становится непригодным для употребления: либо становится твердым как камень, либо покрывается мерзким серым налетом

Такой вкусный хлеб и такой вкусный лук я, честное слово, последний раз ел много лет назад на первом году срочной службы в армии, когда нас салабонов-первогодок направили в наряд на кухню. Тогда мне выпало резать буханки в хлеборезке части, и у меня, вечно недоедающего, как и другие салаги, недавно оторванного от вкусных мамкиных харчей, сосало под ложечной и кружило голову от запаха свежевыпеченного хлеба. Хлеборез, здоровенный, мордатый таджик, притащил из кухни котелок с жареной картошкой, и стал с аппетитом поедать её у меня на глазах, а мне разрешил съесть огромную луковицу, принесенную им вместе с котелком, и большой ломоть свежей черняжки.

Подобное чревоугодие я испытал и сейчас, много лет спустя, с чавканьем поедая луковицу с уранопольским хлебом трехдневной давности. После лука захотелось очень сильно пить, и я до дна высосал из горлышка бутылки воду, встал, пошел и набрал свежей воды в дорогу, вернулся и разлегся на расстеленный коврик.

Люди все приходили и приходили. Вскоре на площадке перед скитом совсем не осталось места, паломники стали расстилать коврики прямо на скалах. Многие, едва набравись сил, устремлялись к вершине. Поставив таймер на телефоне на полчаса, я провалился в тяжелый сон и через полчаса едва расслышал краем утомленного сознания настойчивый писк будильника. Казалось, что я проспал всего несколько секунд, но силы, тем не менее, за половину часа сна восстановились, и, набросив на плечи свой любимый рюкзак, я, вслед за негустой цепочкой паломников, стал карабкаться от Панагеи по крутому подъему к седой вершине.

Как дошел - не знаю!

Когда поднялся на вершину и оглянулся назад, то далеко внизу увидел маленькие фигуры людей, карабкающихся на гору с большим крестом и в светлых одеяниях: то шли крестным ходом на Гору со стороны Панагеи монахи Великой Лавры. Они всё шли, шли и за этой процессией помаленьку стал пристраиваться длинный хвост паломников с навьюченными на спины рюкзаками, палатками, растянувшийся почти до самой Панагеи. Вскоре мы услышали не стройные песнопения и молитвы множества измотанных, выбивающихся из сил людей, настойчива бредущих за монахами. Но голоса их хоть и были хриплыми от пересохших гортаней, зато лились в наступающих горных сумерках как-то величаво и с надеждой. С надеждой на скорое окончание трудного пути, на долгожданный отдых, и самое главное, на то, что совсем скоро - рано утром - они вместе с братией сподобятся увидеть Преображение Господне в том месте, где по преданиям должна состояться самая последняя литургия на нашей земле. Что будет после этой литургии известно только Богу, будь то второе Великое Наводнение или ещё что-то за грехи наши.

Сейчас же, в середине ночи, я никак не могу согреться на своем туристическом коврике. От того, что промерз насквозь и от того, что за день выпил не менее пяти литров воды, мне очень сильно захотелось "до ветру". Включил фонарик и пошел искать туалет, наступая в темноте на лежащих людей. В поисках туалета дошел до самой верхушки горы и там очень больно наступил на ногу одному паломнику, спящему в мешке, застегнутом по самый нос. От боли он проснулся, дернул молнию спальника, высунул голову, привстал и уставился на меня немигающими глазами.

- Простите, я туалет ищу.

- Привет! Да здесь нет помещения туалета, везде, где найдешь свободное место, там туалет,- сказал Лом, узнав меня в свете фонаря.

Да, друзья мои, это был он, тот самый курский паломник Лом, с которым я ехал из Уранополиса, искал гостиницу, плыл на Святой Анне, и вот встретился опять на вершине Святой Горы. В темноте я его просто не узнал.

- А где твои друзья? - обрадовался я.

- Спят вон там, за валуном. Здесь у двери храма только мне место нашлось.

- Ну и расположился ты. Прямо на тропе лежишь. Утром же через тебя все начнут переступать.

- Утром я сверну спальник. Даже не утром, а перед началом литургии.

- Где мне до ветру сходить, везде же люди лежат?

- Видишь, крест стоит на горке?

- Да. Я к нему днем поднимался фотографироваться.

- Так вот, сразу за этой горкой начинается пропасть с небольшим уступчиком. Там людей нет, наши ходили вечером туда. Только смотри - не сорвись.

- Спасибо, пойду. А то уже терпения нет.

Луч моего налобного фонарика нетерпеливо забегал по гранитной скале, выискивая расщелину.

Какой-то сонный человек, попавшийся мне на пути, что-то спросил у меня.

- Нихт ферштейн,- ответил я первое, что взбрело на ум.

- О, дойч?

-Найн. Их лебе ин Москау,- опять ляпнул я наугад.

- О, Рашен, Калашников!

- Путин, Медведев, Горбачев. Да иди ты...не до тебя мне сейчас. Вот привязался!

Хорошо, что он не понимал по-русски.

Когда я, отделавшись от назойливого человека, добрался до выступа, откуда- то снизу, из бездонной темени пропасти, как из преисподней, на меня дунуло леденящим ветром. Плотный поток холодного воздуха упруго ударился о скалу, и, отразившись от нее резиновым мячиком, сильно толкнул меня в спину, едва не отправив следом за струей, без звука улетающей куда-то вниз.

Из пропасти тянуло сыростью, едким запахом мочи и ещё чем-то таким жутким, не поддающимся описанию, от которого мне стало до того страшно, что даже волосы на моей голове зашевелились под бейсболкой, и я поспешно отпрянул от опасного места. "Там, в глубине ад, преисподняя!!! - подумалось в этот миг". О том, если вдруг сегодня прихватит живот, я старался вообще не думать.

Чтобы не мерзнуть, распотрошил рюкзак, достал из него вещи, надел на ноги все носки, нацепил всю одежду, натянул по самые глаза бейсболку, на неё капюшон непромокаемой ветровки, свернулся калачиком на коврике и уснул. Через полчаса холод и стучащие зубы заставили проснуться, я понял свою ошибку: хлопчатобумажные американские брюки надо было надевать первыми, на них уже натягивать спортивные штаны из плащевки, чтобы первые накапливали тепло тела, а вторые его сохраняли, предохраняя от ветра. Быстро переодевшись (прошу прощения за столь интимные подробности - я натянул на себя даже все запасные трусы), немного согрелся и опять уснул. Но даже все эти ухищрения не спасли меня от второго похода в прямом и переносном смысле "до ветру" к краю страшной пропасти.

Просыпаясь от холода через каждые пятнадцать, двадцать минут, впадая на короткое время в небытие, делая зарядку, я коротал ночь на Святой Горе. К утру ветер, который дул с юга, неожиданно переменился и стал беспокоить нас с северной стороны, где мы расположились на склоне. От его леденящих порывов просыпались даже те паломники, которые предусмотрительно взяли с собой на восхождение теплые спальники, куртки и термобелье. Остывшие камни, которые днём были горячими, довершали своей долей холода эту и без того нерадостную картину всеобщего людского замерзания. Вокруг, внизу и вверху плыли холодные серые облака тумана и через этот туман в маленьких окнах храма Преображения Господня вспыхнули свечи, послышалась чудесная песня. Райское пение, выплывая из тесной каменной постройки, плавно устремлялось к седым туманным вершинам, проникало в ущелья, уходило за облака, плывущие под и над нами. И мы не знали: на земле ли мы или уже на небе? Скажите мне, ну кому из вас довелось испытать такое? Наверное, не очень многим. Начиналась литургия.

И словно по команде заворочались в спальниках, под пологами, на камнях озябшие путники, стали сворачивать пологи, упаковывать рюкзаки и баулы, переодеваться.

У храма скопилась большая толпа паломников, люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, плечом к плечу - как родные братья - и никого это не раздражало: только так можно было согреться на жестоком ветру.

"Говорю же вам истинно: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как увидят Царствие Божие. После этих, дней через восемь, взяв Петра, Иоанна, и Иакова, взошел Он на гору помолиться. И когда молился, вид его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающей".

Тех, кто сильно замерз, безропотно пропускали в храм, дружно образовав страдальцу живой коридор. Замерзшие, едва отогревшись, выходили наружу, давая согреться продирающимся через толпу новым горемыкам. А монахи всё пели и пели в ночной тишине: "Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху; да возсияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе. Ты преобразился на горе, Христос Бог, показавший ученикам Твоим славу Твою, насколько они могли видеть; да воссияет и нам грешным свет Твой, вечно существующий, по молитвам Богородицы. Податель Света, слава Тебе!"

"На горе преобразился еси, и якоже вмещаху ученицы Твои, славу Твою, Христе Боже, видеша: да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистинну Отчее сияние. На горе преобразился Ты, и насколько могли ученики Твои, славу Твою, Христос Бог, увидели; чтобы, видя Тебя распинаемого, поняли добровольность страдания, миру же проповедали, что Ты воистинну сияние Отца."

"Рождество Твое нетленно явися: Бог из боку Твоею пройде, яко плотоносец явися на земли, и с человеки поживе. Тя, Богородице, тем вси величаем".

Причастие - это всегда событие в жизни любого православного! Как же тогда можно описать причастие и те чувства паломников, не просто причастившихся, а причастившихся на Святой Горе в день Преображения Господня!

Только чудом могу назвать я эту литургию. Не Царствие ли Божие, о котором говорил Спаситель своим ученикам две тысячи лет назад, мы видели в этот миг!?

Литургия закончилась и настала моя очередь зайти в храм. Живительным теплом обдали меня совсем низенькие, едва больше человеческого роста, сводики храма Преображения. Причащали паломников два монаха из Лавры, в большом алюминиевом тазу лежали большие ломти артоса, пропитанного афонским вином. Я причастился и, разжевывая артос, вышел в ночь.

Всё. Я причастился!!! Теперь можно спускаться с Горы. Жидкая цепочка уже причастившихся паломников, мигая огоньками фонариков, потянулась вниз к Панагее. Над Горою вставал холодный диск солнца, туман, подгоняемый слабым норд-вестом, убегал за ближайшую горную вершину, а на меловом склоне Святой Горы, среди огромных камней зачернели приземистые редкие сосны не выше двух-трех метров высотой, но зато невероятно разлапистые и широкие. Казалось, они намертво вцепились своими мощными корнями в горную породу, и только какой-нибудь жуткий ураган или иное светопреставление вроде мирового потопа способно повергнуть их в прах, перекорёжить толстенные в три охвата стволы, свалить безжизненными наземь.

Когда мы через полчаса (удивительно, как быстро) спустились к Панагее, на бетонной парапете площадки перед скитом уже сидело два десятка паломников, они с аппетитом уплетали из глубоких пластиковых пакетов клубящуюся паром пищу. Изголодавшийся (не ел более суток), промерзший до последней косточки, наученный горьким опытом, я ринулся к окошечку раздачи и вскоре блаженствовал, поедая горячую, обжигающую горло кашу из крупных зерен пророщенной пшеницы, перемешанной то - ли с мясом, то - ли с рыбой. Мясной пищи я не вкушал от самой Москвы, поэтому она казалась особенно вкусной и питательной. К этому роскошному барскому завтраку монахи Лавры присовокупили стакан местного сухого вина, вызывающего просто умопомрачительное гурманство и вскоре, набравшись наглости, я выпросил на раздаче ещё один стакан вина.

Уплетая за обе щеки божественный дар, я не переставал наблюдать по сторонам. Внизу, под площадкой жестоко грызлись мулы уже частично нагруженные рюкзаками. Молодой мул упал на спину от удара более сильного собрата, и разноцветные рюкзаки разлетелись в разные стороны. Тот час с нашей площадки к ним устремилось несколько албанцев на ходу дожевывающих остатки пищи. Они принялись кричать на животных, лупили их хлыстами, разгоняя в разные стороны. Молодого мула подняли пинками и опять нагрузили рюкзаками. Справа от меня все спускались и спускались с Горы паломники, и вдруг среди них я заметил сильно осунувшегося от усталости Сашу из Воронежа. Он был налегке, только в правой руке крепко зажимал красную трекинговую палку, опираясь на нее при спуске, как древняя бабка на свою клюку. По всему было видно, что восхождение на Святую Гору далось ему совсем нелегко.

- Саша,- заорал я ему что есть мочи, заставив этим вздрогнут своих сотрапезников, удивленно поднявших на меня головы.

Саша не слышал, поддерживаемый двумя молодыми паломниками, он с трудом присел на камень у площадки, почти напротив меня, только чуть ниже. Поставив еду на парапет, я спустился к нему.

- Саша, поздравляю тебя с причащением Христовых Тайн!

Он задрал голову, и что-то похожее на легкую печаль, выстраданную боль мелькнуло в его усталых глазах.

- Я не причащался! Не хватило сил приготовиться к причастию.

- Ты, случаем, не заболел?

- Нет. Просто сильно устал.

- Подкрепиться хочешь?

- Где?

Проводив Сашу до раздаточного окошка, постояв с ним в небольшой очереди за пищей, взяв по случаю встречи третий стакан вина, я подошел с Сашей к своему месту, паломники подвинулись, уступая нам место на парапете. Едва мы прикончили пищу и выпили вино, как к Саше подбежал албанец и что-то стал ему объяснять, показывая на животных, готовый отправиться в путь с партией паломников, ожидавших его у каравана. Саша показал на свой рюкзак, привязанный сыромятными ремнями к седлу одного из мулов, и спросил:

- А ты разве не на мулашках спускаться будешь?

- Нет. Саша, я пешком. Даже рюкзак не сдам.

- Ну да, ну да,- рассеянно проговорил Саша, думая о чем-то своем, и попрощавшись, стал спускаться вслед за албанцем. На середине пути он остановился как вкопанный.

- Погоди! У меня же твои Дары остались в рюкзаке.

Мы скинули с седла, развязали Сашин рюкзак, переложили покупки в мой рюкзак и еще раз попрощались.

- Погоди,- теперь уже крикнул я. - Твоя бутылка у меня. Помнишь в св. Павле мне её давал?

- Она тебе сейчас нужней в горах, скоро солнце опять жарить начнет. Забирай и не спорь. Если попаду на источник Афанасия Афонского, то бутылочку для матушки Анастасии найду.

Я спускался по тропе и не узнавал тех мест, по которым шел вчера, напрягая последние силы. Лишь одно место мне показалось знакомым - роща, где я делал привал. Почему так быстро забыл путь в гору - не знаю?

До поворота на Лавру я добрался за считанные часы и удивился, что так быстро. Посмотрел - да, вот он указатель. В левую сторону - Лавра, в правую - Малая Анна и скит св. Харлампия!

Свернув в левую сторону, чуть ли не песнями отправился я в дорогу. Тропа стала напоминать подмосковную дорожку вдоль реки: крутые спуски и подъемы закончились, утоптанная, почти горизонтальная дорожка вилась, ныряя то в тенистые эвкалиптовые рощи, то в поросшие кустарником кипарисовые заросли. То там, то тут тропу прочерчивали засохшие русла горных ручейков; кое- где прозрачная и холодная вода стремилась по эти руслам к недалекому морю, синеющему через ветки густых кустарников справа от меня. Густые кроны деревьев надежно защищали меня от палящих солнечных лучей. Идти было легко и радостно, словно это и не я полз вчера до слепящих мурашек в глазах по крутому подъему, падал без сил на камни, хватал пересохшим горлом последние капли воды из Сашиной бутылки. Через каждые двести-триста метров то и дело попадались скамеечки из упавших стволов вековых деревьев, возле которых стараниями монахов были оборудованы места с чистейшей родниковой водой.

Я с трудом продрался через буйные заросли, перешел по острым камням пересохшее русло неширокой горной реки, и остановился перед выбором: одна тропа вела в левую сторону, другая - в правую. Я пошел направо и вскоре уперся носом в высокие деревянные ворота. Они были закрыты. Что же делать? Возвращаться назад? Но куда я выйду по второй тропе? Может там такой же тупик? И вдруг я увидел едва приметную, сильно размытую дождями надпись на воротах: "Лавра".

"Здесь начинаются владения самого главного монастыря на Афоне"- сообразил я и стал шарить рукой по противоположной стороне ворот, нащупывая крючок. Крючок оказался на положенном месте, и я неуверенно, как будто влез в чужой огород, открыл ворота и пошел по землям Лавры. "Туда-ли иду? Вдруг сторожевая собака выскочит из кустов или монах-сторож арестует,- вертелась в голове тревожная мысль"

Слева от тропы, в зарослях крапивы, притаилось полуразрушенное, заброшенное людьми каменное здание неопределенного назначения без окон и дверей. Тропа пошла дальше и уперлась в разрушенный весенним или дождевым потоком мост через болото, густо поросшее рыжей осокой в человеческий рост.

Когда я перебрался на другой берег болота, раздвигая ломкие стебли осоки своим посохом (прямо как палочка-выручалочка этот посох), и вышел на твердую тропу, то увидел наконец-то то, что давно искал, стреляя глазами по краям тропы.

Указатель из тех же некрашеных дощечек, которые на Афоне встречаются довольно часто, выполняя очень важную функцию для паломников, показывал, что в Лавру надо идти прямо, в румынский скит необходимо повернуть в правую сторону.

Встреча с долгожданным дорожным указателем как-то сразу успокоила нервны, прибавила сил, вселила уверенность в путника, и я бодро зашагал дальше, предчувствуя скорую встречу с лаврской братией, а, следовательно, меня ждали впереди расслабляющая рюмочка раки, сладкий лукум на тарелке и большой пластиковый стакан со свежей холодной водой из родника или колодца, покрытый снаружи нежными капельками серого нежного инея. Я даже представил, как провожу светлую черту по холодному краю стакана, и на его гладкой мягкой поверхности остается четкий след от моего пальца, на глазах затягивающийся новым слоем мутного водного конденсата.

Торопа стала забирать вверх, на изволоке, сплетенные в плотную изгородь кустарники и большие деревья, стоящие в метре от тропы, заметно поредели, из-за сухих веток выглянула гладкая синева моря, от которого ощутимо повеяло легким бризом, развевая слепленные потом волосы, приятно холодя лицо, разгоряченное ходьбой и полуденным солнцем, а далеко внизу, четко, как на цветной фотокарточке, сделанной с высоты птичьего полёта, показался вдруг прекрасный белоснежный замок, живописно огороженный от лазурной кромки моря высоким красивым забором.

"Вот и Лавра! Но почему тропа не спускается вниз, а идет всё дальше и дальше? Может здесь лежит какое-то поросшее лесом ущелье, вот тропа и огибает его, чтобы, вынырнув с другого бока Лавры, привести к воротам монастыря"

По этой, огибающей монастырь тропе, пришлось идти примерно с час. Уже сам монастырь, ворота, через которые я прошел накануне, каменное здание без окон и дверей у тропы, безымянное болото с хрупкой лозой, остались далеко позади, но тропа никак не хотела кончаться. Сомнение стало настойчиво сверлить мозг, пока тропа не нырнула в небольшой искусственный овражек, заросший колючками и, поднявшись по другой его стороне, уперлась вдруг в широкую, хоть малую авиацию сажай, бетонную дорогу. Такую шикарную дорогу, выложенную толстыми, хорошо подогнанными, как на военном аэродроме, бетонными плитами на Афоне я увидел впервые.

Куда идти? Вечный бич афонских троп, заставляющий многих паломников двигаться наугад, хоть навигатор покупай, опять ощутимо хлестнул по нервам.

"Пойду в правую сторону. Ведь Лавра осталась за спиной справа,- рассудил я и направился по бетонке, поднимавшейся к скале".

За этой скалой я надеялся увидеть Лавру, но вместо монастыря за скалой разверзло темную пасть глубокое ущелье, заставившее бетонку уходить вдоль него за очередную скалу. Дорога, видно, построена недавно, так как некоторые её участки не заложены плитами и плит сменяются гравийными участками или твердой горной породой.

Дорога - это не тропа, где надо постоянно переступать через корни деревьев, но если тропа защищена от пекла их кронами, то бетонка, помимо того, что всё время тянется вверх, ещё и разогрелась на солнце до градуса чугунной сковородки на газовой плите, и ещё неизвестно, где лучше идти: спотыкаться о древесные корни или задыхаться от горячего, обжигающего легкие, воздуха на ровном бетоне?

Пытка длилась полтора часа и вот, после очередного изгиба дороги вокруг ущелья, вверху показались ворота монастыря, из них вышел пожилой человек с рюкзаком, задранными до колен штанинами и бодренько направился мне навстречу.

-Здравствуйте! Это Лавра?

- Охи! Охи! - замахал куда-то вниз, в ту сторону, откуда я только что пришел, человек с задранными штанинами. - Эта румына скит.

Такого удара я не ожидал! Два раза в Греции я чуть не заматерился: первый раз на этой вот раскаленной бетонке; второй раз, когда шел по загазованному машинами шоссе в пятизвездочный отел "Александрос Палас" по прибытии в Уранополис с Афона.

...И мы пошли в Лавру. Вниз не вверх, но когда показались огороды Лавры, отгороженные от дороги металлической сеткой, сил уже не осталось.

Пройдя через ворота в монастырь, мой спутник сразу ушел в келью, там его уже ждали, а я поплелся в архондарик, ожидая увидеть монахов в черных рясах, радостно выносящих навстречу мне поднос с долгожданной раки, холодной водой и лукумом.

Архондарик в Лавре напоминал огромную летнюю веранду богатого дома или южного отеля. В помещении, продуваемом теплым морским воздухом, стояли ряды деревянных столов, покрытых лаком. У входа сидели люди в штатском, один из которых нехотя поднялся навстречу и молча указал на ближний стол, на котором уже стоял поднос с обычным для греческих монастырей набором. Вода оказалась не такой холодной, как я мечтал, кофе же, налитое в маленькую чашечку, наоборот, оказалось очень холодным (я всегда любил теплый кофе), а раки мне вообще не предложили. Хорошо хоть, что здесь не было волокиты с размещением, которую мне устроили несколько дней назад монахи в русском монастыре.

Уже другой штатский человек, одетый в потертые джинсы и пеструю рубаху с коротким рукавом, повел меня келью. У ворот монастыря стоял огромный полицейский джип (все-таки Великая Лавра) и красная пожарная машина с мерседесовским шилдиком на капоте.

Келья, как и веранда, была просто огромной. Длинный ряд коек, так же, как и столы на веранде, покрытых светлым лаком, протянулся строгой линией от входа к далекой противоположной стене и там, у этой, обитой вагонкой стены, спал на кровати человек, раскидавший свои вещи на соседней кровати.

У каждой кровати стояли аккуратные тапочки древесного цвета, чистенькие, новенькие, видимо недавно полученные монастырем от спонсоров для приема паломников.

Располагайся, широко указал мой провожатый. Я выбрал кровать четко посреди кельи, бросил не распакованный рюкзак на соседнюю кровать, разделся, лег на мягкое ложе, укрылся прохладно простыней и моментально провалился в железную спячку, из которой меня с трудом, как из другого мира, вывели два громких голоса.

21 августа 2011 года. Прощай Афон! Здравствуй Афон!

У входа в келью стоял высокий человек весьма интеллигентного вида с двумя короткими трекинговыми палками в правой руке и небольшой холщевой сумкой черного цвета перекинутой через левое плечо.

- Простите, где тут можно зарядить телефон.

Человек, спавший у стены, заворочался и хриплым спросонья голосом ответил:

- Мой уже заряжается. Сейчас уберу, а то розетка здесь только одна работает.

Он с трудом встал с кровати, доковылял на разбитых ногах до розетки и вынул из нее свой телефон.

- Простите за беспокойство,- смутился интеллигент.

- Ничего. Он у меня уже часа два заряжается. А вы откуда?

- С Горы. На Преображение поднимался.

- Я тоже оттуда. Рано утром спустился.

Увидев, что я заворочался в кровати, собеседники чуть притушили голоса, но спать мне почему-то уже не хотелось, и я присел на кровати.

- Я вас не разбудили? - продолжал извиняться интеллигент.

- Нет-нет. Мне пора вставать. Еще вещи надо успеть постирать до вечерней службы.

- Не получится,- грубо сказал человек с больными ногами, заставив нас внимательно посмотреть в его сторону.

- Почему, - удивился я, начиная заметно раздражаться.

Этот человек не понравился мне с первого взгляда. Какие-то нехорошие флюиды, или лучше сказать, отрицательные сгустки энергии исходили от его присутствия в келье.

- Горячей воды в душе нет,- сказал он каким-то повелительным, с пренебрежительными интонациями голосом и я ещё раз, только теперь уже исподлобья коротко глянул на хромого.

Это был коротко стриженный крупный мужчина лет шестидесяти на вид, с волевым, гладко выбритым лицом, с твердыми складками губ, прямым греческим носом, с жестким, решительным взглядом. Весь его вид выражал барское, начальственное нутро человека, привыкшего повелевать, приказывать, распоряжаться, давить, не терпящего никаких возражений и споров. Я таких людей не люблю, так ведут себя некоторые генералы со своими подчиненными, чиновники, от которых зависит решение какого-либо, даже самого пустякового вопроса, наглеющие бандиты, признающие только культ грубой силы, деспоты и прочий люд, считающий себя пупом земли. Мне нравятся простые, спокойные, душевные люди, поэтому, чтобы не дать гневу выплеснуться наружу, я сражу же постарался подавить вспыхнувшую в душе антипатию к этому человеку, но с каждым его словом, движением, эта антипатия всё больше и больше нарастала, и чтобы не произошло, не дай Бог, извержение вулкана, я опять прилег на кровать, сделал вид, что намерен ещё немного подремать, отключившись тем самым от продолжения разговора и забыв, что минутой назад намеревался пойти в душевую комнату для стирки белья - пусть даже холодной водой.

Высокий интеллигент тем временем поставил на зарядку свой мобильник, занял место через две кровати от меня, и, не смущаясь высокомерного тона собеседника, продолжил с ним неторопливую, заинтересованную беседу.

Сначала я прислушивался к их разговору, а потом как-то незаметно задремал, и мне стало всё равно, о чём они говорят: сквозь легкую дрёму до моих ушей, как из ретранслятора на стене, доносился немного заискивающий тенорок интеллигента и невыразительный, скрипучий бас-баритон его визави.

Единственное, что я невольно запомнил из этого разговора - это рассказ обладателя бас-баритона о том, как он не так давно упал с третьего этажа своего особняка и сломал пяточные кости, теперь вот хромает, пока не расходит свои стопы основательно.

"Конечно, упал! Рассказывай, рассказывай. Небось, выбросили какие-нибудь недоброжелатели за долги или конкуренцию,- злорадно подумал я, и тут же устыдился и удивился: - Как же он, почти инвалид, с такими ногами осилил Гору?"

Впрочем, на Афоне ещё и не такие чудеса происходили. "Чтобы не впасть в грех гнева и злобы к этому человеку, постараюсь свести общение с ним к минимуму, а завтра, после утрени я его вообще никогда в жизни не увижу", - решил я после короткого раздумья и спокойно уснул.

Если бы я только знал, что с этим неприятным мне человеком пройду завтра бок о бок не один десяток километров и в дороге узнаю о нём столько удивительного, то поговорка о том, что человек предполагает, а Бог располагает, не казалась бы мне такой наивной и далекой от реальной жизни. Не зря говорят, чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть или... хотя бы один раз пройти по горной тропе от одного афонского монастыря к другому.

Пора просыпаться. Когда я открыл глаза, недавние собеседники храпели так, что муха, нудно зудевшая об оконное стекло своими перепончатыми крылышками, замирала на миг в страхе из-за очередного мощного всхрапывания кого-нибудь из келлейников. Может быть, этот храп стал причиной моего пробуждения.

Распотрошив рюкзак, переложив из него вещи в пакет, я пошел искать душевую комнату, которая оказалась под изящно смонтированной деревянной лестницей на второй этаж архондарика, опять же покрытой превосходным янтарным лаком.

Когда выходил из кельи на высокое крыльцо с резными перильцами, то обратил внимание на развешанные на них разноцветные майки и носки. Наверное, кто-то из моих сокеллейников постирал свои вещи холодной водой?

В душе, направив гусак в глубокий синий таз, в который предварительно были брошены грязные вещи, я открыл кран и попал под оружейный огонь. Кран шипел, стрелял, переходил от одиночных винтовочных выстрелов к частой пулемётной дроби, извергал небесные громы, но категорически не хотел выдавать воду. Но я был терпелив и настойчив, вскоре из крана побежала холодная вода, которая постепенно стала теплеть и в конце постирушки превратилась в крутой кипяток. Видно за день её основательно нагрели солнечные генераторы, установленные на крыше. Так впервые за все пребывание на Афоне я постирал свои грязными вещами, которых после переодевания на вершине Горы накопился полный рюкзак и которые теперь очень живописно смотрелись на перильцах монастырского крыльца, рядом с майками и носками моих келлейников, а я из-за этого никак не мог успокоиться до самого вечера, пока не увидел, как послушники снимают высохшее белье с веревок, натянутых в арке у внутреннего входа на площадь монастыря. Вечером я быстро перевесил свое мокрое белье на освободившуюся веревку, где оно к утру совершенно просохло и я убрал его в рюкзак. Пусть не глаженное, зато чистое, с запахом мыла, а не пота. Была постирана даже адидасовская кепка с длинным козырьком.

До вечери оставалось полтора часа, и, покончив со стиркой, я пошел осматривать окрестности монастыря.

Вход в монастырь обрамляет портик с четырьмя колоннами. Кроме главного входа, имеются также небольшие ворота на южной стороне. Собор Лавры - первый из построенных на Афоне. По образцу его построены и все остальные соборы афонских монастырей.

После внешнего осмотра монастыря я походил по его внутренним дворикам - большому и малому. Храм расположен приблизительно в центре большого двора и почитаем (возможно, с XV века) как место успения святого Афанасия Афонского, который построил храм и посвятил его первоначально Благовещению Богородицы. Перед поездкой на Афон я прочитал в справочнике, что Храм был расписан в 1535 году выдающимся критским живописцем Феофаном. Эти фрески считаются лучшими работами уже зрелого художника и относятся к числу наиболее значимых на Афоне. Справа и слева от литийного притвора находятся две часовни - Святителя Николая и Сорока мучеников. В часовне, посвященной сорока мученикам, находится гробница с мощами Афанасия, покрытая покрывалом с образом святого. В той же часовне хранятся две ценные переносные иконы - Христа и Богородицы Экономиссы. Кроме двух этих часовен собора, Лавра располагает 15 другими, которые находятся на территории монастыря. Одна из этих часовен, часовня Святого Георгия, украшена росписями. Из прочих часовен наиболее значительными являются часовня Святого Афанасия рядом с ризницей, где хранятся его железный пастырский жезл и массивный железный крест, и часовня Богородицы Кукузелиссы с одноименной иконой Богородицы. Кроме того, Лавре принадлежат еще 19 часовен 40 келий в Керасии, Морфоне, Провате и Карее. Снаружи у главного входа собора находится фиал водосвятия, самый большой на Афоне. Фиал окружен рядом колонн, промежутки между которыми перекрыты замечательным скульптурным парапетом. Фиал украшен фресками нового времени, сюжетно связанными с водосвятием. Рядом с фиалом гордо возвышается тысячелетний кипарис, который, по преданиям, посадил сам Святой Афанасий. Необычайно богата монастырская ризница, которая находится в отдельном здании за собором в восточной части двора. Среди ее многочисленных регалий наиболее значительными являются венец и саккос Никифора Фоки, древний колчан для стрел, оклады печатных Евангелий, священные ризы и церковная утварь, кресты, медальоны, чаши для причастия, очень ценные переносные иконы и т. п., а в соборе хранятся части Животворящего Древа Креста Господня и реликвии многих святых. Со времени основания и до сих пор Великая Лавра занимает первое место среди всех монастырей Афона. Она продолжает придерживаться общежительного образа жизни и насчитывает в настоящее время четыреста двадцать монахов, пятьдесят из которых проживают в самом монастыре, а остальные - за пределами монастыря. Великой Лавре принадлежат также три скита - Святой Анны, Кавсокаливский и Предтечи, а также поселения в Пустыне - Агиос-Василиос, Микри-Агиа-Анна, Кутанакия и труднодоступные Страшные Карули, где передвигаться от одной кельи к другой можно не иначе как с помощью цепей, закрепленных на специальных подъемных устройствах, сконструированных и построенных пустынниками. Все они находятся на юго-западной стороне Афонского полуострова, за монастырем Святого Павла, от которого я шел на Гору, и Новым Скитом, если двигаться по направлению к Лавре. В этом же направлении находится скит Иоанна Предтечи, мимо которого я проходил утром. Когда-то это была греческая келья, носившая имя Предтечи и проданная приблизительно в середине XIX века двум молдавским монахам. В 1857 году келья была преобразована в скит и постепенно признана румынской по причине национальности его монахов. Скит придерживается общежительного образа жизни, как и соответствующие монастыри, и насчитывает около 10 румынских монахов. Пустыня. Здесь находятся четыре монашеских поселения. Это монашеские объединения, не имеющие сообщения друг с другом по той причине, что здешние места очень суровы, полны крутых скал, так что добраться до этих поселений невозможно. Проживающие в них аскеты или пустынники денно и нощно погружены в молитву, не имея никакой связи с миром и совершенно пренебрегая заботами о своем повседневном быте. Они постоянно славят и воспевают сотворившего мир Бога, неустанно моля Его о собственном спасении и спасении всех людей.

Что еще сказать о внешнем виде Лавры? Сразу за воротами построена беседка, за которой, под скалой, плещется море. Очень хорошо сидеть в этой беседке накануне вечери: прохладно, свежо... если бы не курильщики.

На Афоне я старался никому не делать замечаний, вот и на этот раз пришлось молча покинуть беседку и отойти подальше от курящих людей.

Впрочем, пора было готовиться к вечере. Из вещей я не постирал только брюки и черную куртку с длинными рукавами, которые, хоть и мятые, зато сухие, я и одел на вечернюю службу. На Афоне в светлой одежде, шортах, обуви без тёмных носок, в спортивных брюках не ходят, но я видел множество отступлений от этого строгого монашеского правила и только один раз в Лавре, во время утренней службы, монах строго отчитал одного нерадивого грека, уже в годах, который перегородил монаху путь во время каждения храма: грек одел сандалии на босую ногу и монах даже приостановил каждение храма, показал на сандалии грека и стал читать ему нотации. Многие паломники приходили на службу в светлой одежде, рубашках с короткими рукавами, в футболках. Может, в жару есть послабление для паломников? Не знаю, я старался выполнять монашеские правила строго, не так это и трудно - надеть на службу тёмную одежду.

Вечерю в Лавре отстоял на удивление легко. Когда выходили после службы из храма, монахи раздавали нам сладкие орешки и артос, которые все запивали холодной водой. Это в праздник, потому что артос и вино за трапезой отведал я только в Лавре.

В наших храмах после причастия бабушки заставляют всех сначала отпить из чашечки, а потом уже съесть кусочек просфорки, по крайней мере, мне несколько раз делали замечания, когда я пытался поступить наоборот, здесь же, в каждом афонском монастыре, артос и просфорки монахи вкушают с одновременной запивкой, и ни у кого это не вызывает протеста. Вслед за монахами мы прошли в общую трапезную, которая находится строго напротив входа в храм и которая поразила меня великолепной росписью на стенах, мраморными столами на белых ножках, издали напоминавшими благородный белый гриб из наших лесов. Я так увлекся разглядыванием стен, украшенных замечательными фресками критских живописцев, что на какое-то время забыл о еде. Среди изображенных здесь картин выделяются Тайная Вечеря, Небодорожная Лествица, Страшный Суд, Ессеев Корень и двадцать четыре Строфы гимна Акафиста, а также целый ряд сцен из жития Богородицы, многих святых и аскетов. Кроме того, здесь следует особо отметить портреты греческих философов: Филона, Солона, Пифагора, Сократа, Аристотеля, Фалеса, Галена, Платона и Плутарха.

А каким вкусным было вино за трапезой, по букету оно напомнило мне наш кагор, только значительно слаще и насыщенней. Наверное, монахи Лавры делают это вино из сортов винограда, выращенного в окрестностях монастыря?

Когда мы выходили из трапезной, я обратил внимание, что почти все монахи едва только пригубили вино за своими столами, чего не скажешь о паломниках - они выпили все вино, предложенное им за трапезой. Вот какие строгие здесь нравы, что- даже в праздник монахи не прекращают своей аскезы.

Наша большая келия стала вдруг тесной - это перед самой вечерей в неё вселилась большая группа паломников из Афин.

Едва вселившись и побросав рюкзаки в угол, они поспешили на службу и вот теперь, после службы и трапезы, размещались. Чтобы не мешать им, я вышел на улицу. После жаркого дня в маленьком дворе монастыря, где размещался архондарик, бродили тени, создаваемые от заходящего за горы солнца, прохлада крылом огромной птицы опускалась на монастырь и вскоре Лавра погрузилась в полную темноту. Ко мне вышел один из паломников греческой столицы и он, как Василий, которого я встретил в Малой Анне, оказался понтийским греком, только не бывшим советским офицером из Иркутска, а то-ли оператором, то-ли журналистом, выходцем из Грузии. Так, как грек хорошо говорил по-русски и был очень активен, мне хотелось расспросить его о российско-грузинском конфликте августа две тысячи восьмого года, но лишних вопросов, тем более политических, на Афоне стараются не задавать - даже из любопытства. Паломник расскажет о себе, о своих взглядах то, что считает нужным.

Грек рассказал, что в Москве у него множество знакомых, и он наведывается в нашу столицу чуть ли не каждый месяц.

Утреня так же, как вечеря, прошла легко, празднично. Я научился виртуозно владеть стасидией и за всю службу ни разу не хлопнул сиденьем, что, несомненно, является достижением, если рассматривать это с технической стороны вопроса.

Главная стасидия справа, обитая красным бархатом, опять же первый раз за время моего пребывания на Афоне, была занята.

- Сам епископ на праздник приехал,- услышал я из темноты храма.

Праздничная служба так увлекла меня, что я не заметил, как она стала подходить к концу. Пожалуй, после Ватопеда, это была вторая служба, во время которой я не думал о сне и отдыхе.

Утренняя трапеза была такой же праздничной, как вечеря и также на столах стояло великолепное лаврское вино. Нам дали даже блюда из рыбы.

Всё так же на выходе из трапезной стояли повара с повинной головой и просили прощения.

Насытившийся, бодрый и веселый, я пошел за вещами, намереваясь отправиться на маршрутке в Карею, а оттуда, на пароме, до арсаны сербского монастыря Хиландар, в который я хотел попасть с самого начала своей поездки на Афон.

Моя келия оказалась подозрительно пустой. Расхристанные кровати белели сугробиками мятых простыней, топорщились коричневыми бугорками колючих одеял без пододеяльников и только у дальней стены возился со своим рюкзаком человек, с которым я ещё вчера решил свести общение до нуля. Вот так сюрприз!

- А ты чего это не уехал? - пробурчал он глухо.

- Куда?

- Ты же в Карею хотел попасть?

- Да. Маршрутка разве уже уехала?

- Вот чудак-человек. Два часа назад машина отчалила. Тебя должны были предупредить вчера. Расписание на веранде висит, правда, на греческом напечатано, но понять можно.

И тут я сразу вспомнил всё. Такое правило существует только в Лавре. Ещё когда ты только записываешься в журнале, тебя предупреждают, что автобус из монастыря уезжает ближе к середине утренней службы, и литургию ты не отстоишь полностью. Так же, как и не попадешь на утреннюю трапезу. Я забыл! Просто из головы вылетело это предупреждения, служба так захватила, что забыл обо всём земном. Вот незадача: по писанным и не писанным правилам я в любом случае утром должен был покинуть Лавру, но куда идти или на чём ехать дальше?

Исчезла компания грузин, исчез интеллигент, все уехали в Карею.

- Больше отсюда сегодня уехать не на чем,- подтвердил мои неутешительные мысли собеседник. - Если есть желание, пошли со мной в Иверон, а оттуда на маршрутке уедешь в Карею?

- Больше мне ничего не остаётся, - сокрушенно вымолвил я. - Далеко ли до Иверона? Я хотел к сербам в Хиландар сегодня попасть.

- За два с половиной часа должны дойти, а там что-нибудь придумаешь. Выбора-то у тебя всё одно нет.

И я согласился, хотя предполагал, что в Дафни к отплытию парома я уже не успеваю.

Паломники из Афин оставили на подоконнике комплект новых батареек и мой компаньон, выбросив свои, пришедшие в негодность на Святой Горе, зарядил фонарик новыми батарейками и мы, сфотографировавшись у ворот Лавры, двинулись по дороге в сторону Иверского монастыря.

Через каждые пятнадцать-двадцать минут мой спутник, которого звали Анатолием, останавливался и оглядывался по сторонам.

- Где-то здесь должен быть источник св. Афанасия. Неужели прошли?

- Его с дороги видно?

- К нему от основной дороги хорошо накатанная дорожка ведёт. Все маршрутки, едущие от Лавры к Иверону, обязательно останавливаются у источника.

- Я такого ответвления дороги не видел, точно говорю.

Как я уже писал, на Афоне не принято из любопытства выспрашивать собеседника о личной жизни, поэтому и я ничего не спрашивал у Анатолия. Но сама дорога располагает к откровенному душевному рассказу, особенно тогда, когда попадается благодарный и талантливый слушатель. Да, да - не удивляйтесь. Людей, умеющих слушать, гораздо меньше, чем искусных ораторов. Анатолий, видя моё заинтересованное участие в разговоре, рассказал о себе удивительную историю.

Когда ему едва перевалило за пятьдесят, он заболел раком. За несколько месяцев болезни метостазы проникли в легкие, печень, поджелудочную железу. Сын пытался отвезти его за границу, потому что болезнь настолько скрутила Анатолия, что он не мог даже встать с кровати, и дело близилось к смерти. Но Анатолий, когда никого не было дома, встал с кровати, напрягая последние силы и превозмогая жуткую боль в каждой клеточке своего организма, впервые в жизни пошел в церковь, что была видна из окна его квартиры. Священник благословил его на операцию в онкоцентре на Каширке и через несколько дней Анатолию сделали операцию.

Операция прошла удачно, и Анатолий стал понемногу выздоравливать. Едва только он смог вставать самостоятельно, к удивлению родственников и подчиненных купил билет на самолет в Грецию и теперь несколько раз в год в течение десяти с лишним лет обязательно летает на Афон.

- Меня ведь раньше друзья всё время на машинах по Афону возили,- оправдывался Анатолий, - поэтому я поворот к источнику не запомнил.

- Ничего себе у тебя друзья. Босы что - ли?

- Да, крутые ребята, с положением. Меня же здесь на Афоне все настоятели монастырей знают.

После этого признания мне даже показалось, что я видел несколько раз Анатолия на экране телевизора во время каких-то встреч руководителей страны с иностранными делегациями, но выспрашивать фамилии собеседников и прочие подробности личной жизни, как я уже говорил, не принято.

- После моего чудесного выздоровления, - продолжал Анатолий, - я крестился, повенчался, крестил детей и внуков. Вот только племянница у меня атеистка. Она всё время подшучивает надо мной, но я вижу её добрую душу, поэтому не обижаюсь. С сестрой хуже. Она считает меня сдвинувшимся на православии, и я прекратил с ней всякое общение, как и личное общение с теми людьми, которые ругают Бога.

- А как же ты общаешься с атеистами в повседневной жизни, на работе?

- Никак с ними не общаюсь. То есть, общаюсь, конечно, только по служебным вопросам, но все знают, что я быстрее пойду навстречу своему подчиненному, если буду знать, что он православный и ходит в храм. Мои дети и внуки обязательно ходят на службу в церковь и я им честно сказал, что ели когда - нибудь кто-то из них отвернется от церкви, то я всё своё состояние передам перед смертью в какой- нибудь из храмов, может быть даже в один из монастырей на Афоне, потому что знаю, что после отречения мои дети и внуки быстро забудут обо мне, а так хоть монахи будут поминать меня в своих молитвах и прошениях к Богу.

- Анатолий, почему ты со своими больными ногами в этот раз на машине не поехал?

- Несколько последних лет я приезжаю на Афон совершенно один и стараюсь ходить по монастырям пешком. Друзья и родственники сначала обижались, но потом, видя, каким одухотворенным и здоровым я возвращаюсь в Москву, всё поняли и отпускают меня с лёгким сердцем.

Только через один час сорок минут мы увидели эту дорогу. Оказалось, что источник Афанасия Афонского хорошо просматривался с дороги и Анатолий промолвил в своё оправдание, что в прошлые разы подъезжал к источнику на машине, поэтому ему казалось, что источник св. Афанасия находится совсем недалеко от Лавры.

По прикидкам Анатолия, от источника до Иверона остался всего один час ходьбы. Не тут-то было! После ошибки Анатолия с расстоянием до источника, я уже мало верил ему. Так и оказалось, он опять ошибся. И очень жестоко, в первую очередь для своих больных ног. В Иверон мы пришли только в третьем часу дня - иными словами, шли мы от источника по щебенке дороги ещё три с половиной часа.

У очередной скалы дорога опять вильнула влево и у крутого поворота мы увидели громадный, величиной с грузовик, полицейский джип. Полицейский в гражданской одежде и видимо его сын, что-то высматривали в ущелье. Мы тоже посмотрели вниз, но ничего там не увидели. Может быть, кто-то сорвался в пропасть, может быть ещё что случилось по части криминала, то нам было совсем неизвестно, а спросить мы не могли.

Однако полицейский был дружелюбен и даже сфотографировал меня у своей служебной машины.

Дорога протяженностью в пять часов (на Афоне все дороги и горные тропы измеряются временем, а не расстоянием) вымотала нас окончательно. Анатолий даже говорить перестал, экономя свои силы. Где-то в середине пути он основательно размял свои больные ноги, кровообращение в стопах улучшилось, и он уже почти не хромал. Но я-то знал, что на такие ноги он утром не сможет встать. Так оно и получилось, только гораздо раньше.

В начале пути, когда у Анатолия ещё хватало сил говорить, он рассказал мне чудесную историю об иконе "Достойно есть", которую запомнил, слушая совсем недавно рассказ о ней на диске своего компьютера:

- В конце десятого века недалеко от Кареи в келье жил один старец-отшельник со своим послушником. Однажды старец отправился к всенощному бдению в храм, а послушник остался в келье вычитывать молитвенное правило. При наступлении ночи он вдруг услышал стук в дверь. Отворив её, юноша увидел перед собой незнакомого монаха, который попросил разрешения войти. Послушник впустил его, и они вместе начали молитвенные песнопения.

Так текла их ночная служба своим порядком, пока не настало время величать Пресвятую Богородицу. Став перед Её иконою "Милующая", послушник начал петь общепринятую молитву: "Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим...", но гость остановил его и сказал: "У нас не так величают Божию Матерь" - и запел иное начало: "Достойно есть, яко воистину, блажити Тя Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную, и Матерь Бога нашего". А потом уже добавил к сему "Честнейшую Херувим..."

Инок наказал послушнику всегда петь в этом месте богослужения только что услышанную песнь в честь Богородицы. Не надеясь, что он запомнит столь чудесные слова услышанной молитвы, послушник попросил гостя их написать. Но в келье не оказалось ни бумаги, ни чернил, и тогда незнакомец написал слова молитвы пальцем на камне, который стал неожиданно мягким как воск. Затем он внезапно исчез, и инок только и успел спросить у пришельца его имя, на что тот ответил: "Гавриил". Вернувшийся из храма старец был удивлен, услышав от послушника слова новой молитвы. Выслушав же его рассказ о чудесном госте, и увидев чудесно начертанные на камне письмена песни, старец понял, что явившийся послушнику небожитель - это архангел Гавриил.

Весть о чудесном посещении архангела Гавриила быстро распространилась по Афону и дошла до Константинополя. Афонские иноки отослали в Константинополь каменную плиту с начертанною на ней песнью Богородице как доказательство истинности передаваемого ими известия. С той поры молитва "Достойно есть" стала неотъемлемой частью православных богослужений. А икона "Милующая" вместе с прежним названием именуется также "Достойно есть".

Я слушал рассказ, и уже который раз корил себя за то, что не взял в поездку диктофон. Вести дневник на Афоне совершенно некогда. А вот диктофон, наоборот, можно включать довольно-таки часто, особенно тогда, когда идешь от одной обители к другой. Вокруг такая красотища, сердце так наполнено молитвой, что можно надиктовать таких красивых подробностей, которые потом и не вспомнишь. Ведь человеческая память несовершенна и потом, вспоминая основное, многие важные детали начисто забываешь.

Кроме того, можно заранее записать на диск историю каждого монастыря, и, когда идешь к нему, прослушать всё, чтобы, придя в обитель, знать и чувствовать, куда ты попал.

Я ещё долго был под впечатлением этого рассказа. Даже тогда, когда мы сошли с дороги и направились к источнику Иверской Божьей Матери, расположенному в крохотной часовенке. Недалеко от нее какой-то седобородый грек, по виду не монах, ловил спиннингом рыбу. Я впервые увидел рыбака на Афоне. Видимо, это был рабочий, подвизавшийся на работах в Ивероне, решивший наловить к своему столу свежей рыбки.

Здесь, впервые на Афоне я так близко подошел к морю, что мог без труда зайти в него по колено после изнурительной дороги расстоянием в пять часов. Но я знал, что на Афоне в море купаться категорически запрещено, поэтому, проходя мимо прибоя, я ни на один миг даже не подумал о том, чтобы окунуться в живительную прохладу моря при сорокаградусной жаре. Удивительно! Но в этот миг моря для меня, так же, как для Анатолия, попросту не существовало.

Иверон

У источника Иверской Богородицы, что находится недалеко от Иверского монастыря, я заглянул в часовенку. Желобок, по которому вода вытекает наружу из открытого бетонного резервуара, у сооруженного в устье родника, был сух. Я увидел камни на дне резервуара и прокричал Анатолию, замешкавшемуся со своим рюкзаком и трекинговой палкой, которую он никак не мог пристроить к рюкзаку.

- Источник пересох!

Анатолий заметно огорчился:

- Сколько лет езжу - первый раз такое. Он включил фонарик, спустился по каменной лесенке в часовню, навел луч на резервуар:

- Вот же вода, полный резервуар! Ты с яркого света её не увидел в темноте.

Действительно, резервуар, состоящий из двух частей: одна находилась на дне часовенки, другая уходила под плиту скалы, был почти полным. Уровня воды всего на несколько сантиметров не хватало до отточного желоба, по которому вода должна была бы стекать в море. Вот этого журчания ручейка я не услышал, что ввело меня в заблуждение относительно пересохшего источника.

Впрочем, вода в резервуаре была настолько прозрачной, что об её наличии можно было догадаться только по ладони, ощутившей в ледяную воду.

Анатолий из металлической кружки, которые на Афоне прикреплены цепочкой к металлическому столбику почти у каждого источника, напился из ближнего резервуара, я же осторожно залез под скалу и налил воду в бутылку, которую взял из пластикового ящика, находящегося тут же в часовне.

Таким образом, в рюкзаке у меня оказалось три бутылки: полуторалитровая и пятисотграммовая, наполненные водой из источника Афанасия Великого и литровая - из Иверского источника. Правда, из полулитровой, той, которую мне отдал в монастыре св. Павла Саша из Воронежа, я, пока шел из Лавры в Иверон, отпил половину.

В Ивероне - в архондарике - никого не оказалось. Раки на этот раз нам никто не подал, но лукум и теплая вода в пластиковые стаканах стояли на столе. Мой попутчик попил воды, съел кусок лукума и без чувств повалился на сиденье, а я пошел осматривать монастырь.....

В соседней комнате в вазе стояли великолепные фрукты. Комната напоминала очень уютную гостиную с хорошей мебелью. Такой цивилизации я не встречал до этого ни в одном монастыре.

Через двадцать минут я вернулся в архондарик. Анатолий лежал на скамейке без движения.

Сразу за мной в архондарик вошел молодой монах. Высокий, более двух метров роста, широкоплечий, ладный, невероятно, почти пугающе красивый, черная густая борода умеренной длинны совсем его не старила, наоборот, придавала его облику вид совершенно законченной гармонии души и тела. Прямая спина и гордо посаженная голова выдавали в нем военную косточку. Я мысленно даже прикинул его в камуфляже с "калашниковым" на ремне, с повязкой на лбу и в армейских ботинках. Изъяна не было. Монах поймал мой заинтересованный взгляд, в секунду прочитал мои мысли, многие монахи на Афоне обладают эти даром, мягко улыбнулся и задал вопрос на греческом языке.

Проснулся Анатолий, привстал со своего ложа. Он знал несколько греческих слов и понял со слов монаха, что до праздника Успения Богородицы монастырь закрыт для паломников. Монах вышел из архондарика и показал нам с Анатолием объявление на двери, которое мы не заметили, переступая порог архондарика. Анатолий встал, кое - как доковылял до двери и тоже прочитал, что с 14 августа до 26 августа монастырь закрыт для посещений. Монах посмотрел, как передвигается Анатолий и, махнув рукой, выдал нам ключ от кельи, прямо как в гостинице, даже цифра 17 красовалась на бирке. Монах даже наши демитарионы не посмотрел. В Ивероне нас с Анатолием поместили в двухместной келье, а через полчаса мы встретили в корридоре... Григория, с которым ночевали сутки назад в Лавре в одной келье. В Ивероне ему выделили отдельную келью. Я заглянул к нему в келью перед вечерней службой и познакомился поближе. Он из Москвы. Когда я рассказал Григорию о нашем с Анатолием переходе, он посмотрел карту. Произвел расчет и сказал, что мы прошагали 18 километров, потом уточнил - более двадцати - это он только по прямой насчитал 18 км.

Как прошел Анатолий это расстояние с больными ногами остаётся загадкой.

Вечерняя служба в Ивероне мне далась легко, что не скажешь про Анатолия, который едва ковылял по храму на своих больных ногах, при этом его шлепанцы громко шлепали по мраморному полу. Монахи, не смотря на строгие правила, замечаний ему не делали, понимали, как человек физически страдает, ему было гораздо труднее, чем многим. Впрочем, на ногах Анатолия были тёмные носки. Григорий, бывавший в Ивероне, много раз, предупредил, что после вечерней трапезы будет читаться акафист Пресвятой Богородице Иверской, чудотворная икона которой находится в отдельной часовенке рядом с главным храмом. Я пришел на чтение акафиста и сообразил, что утром эта часовенка будет закрыта и мне не удастся приложить иконы к чудотворному образу. Быстро сбегал в монастырскую лавку, купил маленькие иконки Иверской и афонской Богоматери, отдав за каждую по двадцать евро, и приложил их после чтения акафиста к чудотворному образу.

Чудесна история этой иконы, ещё чудесней история о том, как этот образ попал на Афон. Как гласит предание, в Анатолии, к юго-востоку от Константинополя, на берегу большого озера, которое соединяется с Мраморным морем, стоит город Исник. Это древняя Никея при озере Аскашев, митрополия второй Вифинии, особенно известная по двум бывшим в ней вселенским соборам. В царствование святого равноапостольного Константина Великого здесь на первом вселенском соборе, в 325 году, святые отцы церкви утвердили догмат о Божестве и единосущии с Богом Отцом Единородного Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа. На седьмом вселенском соборе при благочестивой царице Ирине и ее сыне Константине VI, в 787 году, установили, после пятидесятилетнего жестокого гонения, почитание святых икон Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, святых Ангелов и всех святых мужей и жен. Но через 27 лет гонение на святые иконы началось в греческой империи при Льве Армянине, и продолжалось при Михаиле Косноязычном и Феофиле.

В царствование императора Феофила около города Никеи жила благочестивая, богатая вдова с единственным сыном. У нее была икона Богоматери, уважаемая ею, для которой эта благочестивая вдова недалеко от своего дома выстроила церковь и поставила в нее святую икону.

В 829 году император Феофил начал преследовать почитателей святых икон. По всей империи были разосланы царские воины отыскивать иконы и уничтожать их, а почитавших их жестоко мучить. Один из воинов, увидя у вдовы икону, с гневом ударил мечом в ланиту Богоматери, изображенной на иконе. Но Пресвятая Владычица вразумила заблуждающегося. К ужасу воина из язвы потекла кровь. Пораженный этим, воин с раскаянием пал пред иконою Богородицы, оставил ересь и окончил жизнь иноком.

Вдове он посоветовал скрыть икону, чтобы спасти от поруганий. Усердно помолясь пред иконою Богородицы, благочестивая вдова поставила ее в небольшую лодку и пустила в море, прося Пресвятую Владычицу спасти икону от потопления, а ее и сына от жестокости нечестивого царя.

Пресвятая Богородица услышала усердную молитву этой благочестивой женщины.

Отпустив икону, которая к ее радости, стоя прямо, понеслась к западу, вдова сказала своему сыну: "Дорогое дитя мое, я женщина и не могу уйти далеко, потому или скроюсь, или, если меня схватят, умру ради любви к Богоматери, а ты удались в Грецию, чтобы царские воины не сделали тебе зла". Любящий сын послушался совета матери, ушел в Солунь, а через 15 лет прибыл на Афон и постригся в монахи в Иверской обители. Тут он увидал святую икону, пущенную в море его матерью и рассказал монахам, почему его мать должна была расстаться с драгоценною святынею.

Явление этой иконы на Афоне произошло следующим образом: однажды вечером иноки древней Иверской обители увидели на море огненный столп, восходящий до самого неба. Дивное явление продолжалось несколько дней и ночей. Приплыв ближе к явлению, они увидели, что огненный столп исходит от иконы Богоматери, но когда приближались к ней, чтобы взять ее, лодка с иконой удалялась. Иноки собрались в храме и в усердной молитве просили Богоматерь даровать им свою икону.

Между братьями этой обители был старец Гавриил, грузин, отличавшейся особенно строгою жизнию. Ему во сне явилась Богоматерь и сказала: "Возвести настоятелю и братии, что Я хочу дать им икону Мою в покров и помощь, и, войдя в море, иди с верою по волнам, тогда все узнают Мою любовь и благоволение к вашей обители". Старец открыл волю Богоматери настоятелю; все иноки с молебным пением, кадилами и лампадами пошли к морю. Икона Пресвятой Богородицы приближалась к ним. Гавриил вошел в море и взял икону. Когда он вышел на берег и поставил на нем икону, из земли потекла чистая, сладкая вода, текущая и доселе. Это место находится в четверти часа ходьбы от обители и здесь устроена была часовня. После усердной молитвы, икону торжественно внесли в соборный храм обители.

На другой день инок, зажигавший лампады в храме, войдя в него, не нашел иконы Богоматери на ее месте во храме. Ее нашли над воротами обители на наружной стене и опять поставили в храм; но на другой день она опять явилась над воротами, и это повторялось несколько раз.

Наконец, Богоматерь явилась старцу Гавриилу и сказала: "Иди в монастырь и скажи инокам, чтобы более не искушали Меня. Не для того Я прибыла, чтобы вы охраняли Меня, но чтобы Я охраняла вас не только в настоящей жизни, но и в будущей. Да уповают на милосердие Сына Моего все здесь пребывающие в добродетельном житии и страхе Божием. И вот вам знамение: доколе икона Моя будет в обители вашей, дотоле благодать и милость Сына Моего к вам не оскудеет".

С этого времени икону оставили на избранном ею месте над воротами, и потому она называется Иверскою Портаитиссою, то есть, Вратарницею. Вскоре после этого на месте пребывания иконы у ворот выстроили храм во имя Богоматери, Хранительницы обители.

Много раз Иверская обитель, находясь на берегу моря, подвергалась нападениям врагов, но Пресвятая Владычица Своим заступлением сохранила ее и доныне. Много чудес и исцелений было от святой иконы Иверской, Вратарницы. Все чудеса, бывшие от этой иконы, невозможно описать по их многочисленности. Вот только некоторые из них.

Евфимий, сын настоятеля Иверской обители, святого Иоанна, Ивира, в молодости так захворал, что и не надеялся выздороветь. Иоанн, видя, что его сыну уже люди не могут помочь, оставил его в келии, а сам пошел в храм Пресвятой Богородицы и, пав пред Ее иконою, со слезами молил Ее исцелить отрока, и Царица Небесная услышала его молитву; после молитвы Иоанн попросил иерея причастить Евфимия Святых Тайн Христовых. Возвратясь в келию, к своему удивлению, почувствовал в ней чудное и невообразимое благоухание, сына же своего увидел сидящим на постели и совершенно здоровым.

Старец, пораженный этим, с радостными слезами сказал: "Чадо мое, что это такое с тобою?" "Не знаю, отец, - отвечал Евфимий, - недавно предстала мне какая-то окруженная славою Царица и сказала мне по-грузински: "Что это такое и что случилось с тобою, Евфимий?" "Царица моя, умираю!" - сказал я. Тогда Она приблизилась ко мне, взяла меня за руку и сказала: "Нет более с тобою никакой болезни, не бойся!" И затем сделалась невидимою. С этого времени вот, как видишь, я совершенно здоров".

Услышав это, обрадованный отец пал на землю и возблагодарил Царицу неба и земли - Преблагославенную Деву Марию, и с этого времени Евфимий получил необыкновенную благодать и дар грузинского языка.

Однажды, как говорит Иверское предание, агаряне, под начальством эмира, на 15 кораблях приплыли к Афону и прежде всего, напали на Иверскую обитель. Иноки с церковною утварью и святою иконою укрылись в башне. Враги начали опустошать и разрушать монастырь. Иноки со слезами просили Пресвятую Богородицу защитить их, и Пресвятая Владычица поспешила им на помощь. Ночью поднялась страшная буря и разбила все корабли, кроме одного, в котором был сам начальник. Увидев утром берега, покрытые осколками разбитых кораблей и трупами своих воинов, пораженный этим чудом начальник раскаялся и просил иноков умолить Бога о его помиловании и дал настоятелю монастыря много золота и серебра, на которые он исправил, украсил и укрепил обитель.

В другой раз монастырю угрожал голод. Настоятель был в великой печали. Явилась ему Богоматерь и сказала: "Зачем ты так огорчился. Иди в житницу и увидишь, что она полна мукой". Проснувшись, он пошел и нашел житницу полною хлеба. Еще: не стало вина, и Она наполнила им все сосуды. Некогда Она также умножила масло, некогда огородные овощи, однажды избавила обитель от пожара, в другой раз от смертоносной язвы, и другие многие чудеса совершила в обители Своей честною Своею иконою.

На этой иконе Богоматерь изображена со Спасителем на левой руке. Лицо Ее склонено на левую сторону к Младенцу, Который правою благословляет именословно, а левой держит свиток. Вверху по сторонам венца Богоматери в углах, образуемых верхним и боковыми полями - два архангела, обращенные к Богоматери (Михаил и Гавриил); на двух боковых полях изображены 12 апостолов, по шести на каждой стороне.

В Иверском Афонском монастыре торжественное празднование Божией Матери совершается во вторник Светлой седмицы в день явления иконы Богоматери. В это время бывает крестный ход со святою иконою на берег моря, где она принята была отшельником Гавриилом, и там совершается литургия. Кроме этого в обители совершаются еще особенно светло два праздника - Успения Богоматери и Богоявления. Во все три праздника собираются многие богомольцы и угощаются от обители в продолжение суток.

В Московском Новодевичьем монастыре хранится список чудотворной иконы "Иверская", написанная благочестивым Иамвлихом и доставленная в Москву в 1648 году. Празднование иконе совершается 25 февраля, во вторник Светлой седмицы Святой Пасхи, и 26 октября.

Закончились чтения акафиста и все удалились по кельям готовиться к утрене.

Утреня началась в Ивероне в три тридцать утра и далась трудновато после такого перехода, но всё равно самой трудной, как я вспоминаю, была литургия в русском монастыре.

Иверский монастырь отличается от других афонских монастырей тем, что святые мощи не выносят для поклонения на ежедневной вечере - они постоянно находятся в левом пределе под стеклом. Их очень много. Намного больше, чем в каком-либо другом афонском монастыре.

Отстояли литургию, сотрапезничали и в девять часов утра я уже стоял на берегу моря и ждал маршрутку номер девять на Карею. Григорий подтянулся позже и мы за двадцать минут доехали на маршрутке, управляемой монахом среднего возраста (наверно у него было такое послушание) до Кареи.

Перед этим во дворе монастыря случился эпизод, насмешивший не только меня, монахов, но и паломников.

Ещё вечером я спрашивал у Григория, где находится келия Панагуда, в которой жил Паисий Святогорец. Когда в 1964 году он вернулся на Афон и жил сначала в Иверском скиту, а потом, когда тяжело заболел и ему отняли большую часть легких, поселился в келье Панагуда монастыря Кутлумуш. Сюда к нему потянулись тысячи людей за советом и духовной помощью. Даже после смерти старца тропа к его келье не зарастает травой.

Григорий сказал, что был в этой келье и находится она совсем недалеко от Иверона, но к ней надо идти по горной тропе, которую он забыл. От Панагуды я легко могу дойти до Кареи. "Но ты ведь уже знаешь, куда может вывести афонская тропа, если плохо ориентируешься на местность? Можно целый день кружить по этой тропе вокруг одной горы не встретив ни одного человека, способного подсказать тебе правильную дорогу. Так что, решай сам или спроси у местных, как дойти до Панагуды", - предупредил меня Григорий.

Дорогу я выспрашивал во дворе монастыря у паломников, Григорий, хоть и плохо, но переводил.

Никто точной дороги не знал, и тогда мне посоветовали назавтра сразу после утренней трапезы спросить о тропе у одного иверского монаха, имя которого я сейчас уже забыл, но тогда помнил до самой трапезы. Когда я вышел утром из трапезной и спросил, как мне найти этого монаха, паломники указали на группу монахов, разговаривавших в тени деревьев у трапезной. Я подошел и назвал имя монаха, он выдвинулся вперед и стал слушать. Григорий в это время находился в архондарике и с переводом мне помочь не мог. Я долго пытался объяснить монаху, его от него хочу, включились в этот процесс и остальные монахи и дело окончательно запуталось. Монахи спрашивали, говорю ли я по - английски, без знания языка диалог никак не получался.

И тогда тот монах, которого я искал, попросил всех замолчать, опустил руки и чётко по-военному, на чистом русском без какого-либо акцента отрапортовал:

- Я не говорю по-русски!

- Ну вот, можете же, отче,- улыбнулся я и все дружно засмеялись.

Видимо, это у монахов Иверона было такой небольшой забавой, хоть и грешной, но совсем не обидной, от которой хоть чуть-чуть скрашивается аскетизм ежедневного монашеского подвига.

Монах, вызвавший бурю положительных эмоций, осознав свой грех, смутился и отошел в сторонку.

И тотчас откуда-то со стороны ко мне подскочили Григорий и грек-паломник, посоветовавший мне вечером обратиться к монаху.

- Что он сказал? - голос у Григория был какой-то немного злой, я даже не понял, на что он разозлился.

- Ничего, посмеялись немного. Передумал я идти в Панагуду. Заблужусь ещё и на паром опоздаю.

Григорий перевел мои слова греческому паломнику и тот принялся извиняться. Его извинения получилось прервать только волшебным словом "спасибо", которое в Греции знают все. Греки очень любят это русское слово. Видимо, оно слышится ими, как "спаси Бог".

Анатолий остался в Ивероне, на прощанье мы попросили друг у друга прощенья, если вольно или невольно кто-то кого-то обидел. Через час Анатолий собирался выйти в монастырь Ставроникита, который виднелся невдалеке на мысу. Думаю, что до этого монастыря не более часа ходьбы.

Карея встретила нас с Григорием всё теми же кошачьими выклянчиванием еды, пятью разномаршрутными микроавтобусами, открытыми настежь дверьми иконных лавок и толпой разношерстных паломников, отдыхавших на тротуаре в ожидании автобуса до Дафни.

До автобуса оставалось предостаточно времени, и Григорий, бывавший здесь не раз, повел меня по короткой улице афонской столицы к сербскому храму, справедливо рассудив, что уж коли я не попал в сербский монастырь Хиланадар, то в маленький сербский храм, являющийся представительством Хиландара в Карее, я попасть обязан.

Мы вышли к каким-то задворкам, долго поднимались по длинной каменной лестнице, пока, наконец, не уперлись в маленькую, не более полутора метров в высоту, дверь. Над дверью висел шнур звонка и она было немного приоткрыта. Без провожатого этот храм я едва бы нашел, Григорий сам, часто бывая в Карее, иногда забывает дорогу к храму. В этом храме находится знаменитая икона "Млекопитательница", которую, увидев единожды, запомнишь сразу и навсегда.

Мы вошли в храм, за столом сидели паломники и по их характерному говору, который я слышал не раз на митингах у памятника Кириллу и Мефодию в Китай-городе ещё в те времена, когда НАТО нагло бомбило беззащитную Сербию, мы поняли, что это сербские паломники. Они тоже как-то сразу узнали в нас русских и тепло поздоровались. Сербы подсказали Григорию, что надо дернуть шнурок над входной дверью, чтобы услышали монахи. Монахов здесь двое.

Мы так и сделали. Через минуту после звонка к нам вышел монах, поздоровался, отвел паломников в келью, а нам вынес поднос с раки, лукумом и холодной водой. Сербская раки отличалась от других раки, испробованных нами на Афоне, настоящей водочной крепостью, у меня даже слеза набежала от градусности напитка. Жаль, не удалось вкус сербской раки сравнить со вкусом русской водки в Святом Пантелеимоне, где мне её никто не предлагал. Мы написали записки, при этом монах, помогая словам характерными резкими, но понравившимися мне, жестами правой руки (так жестикулировать могут только сербы, как жалко, что я не попал в Хиландар), попросил много имен и записок не писать, так как тут их всего двое и они не успевают читать все записки на литургии.

- Возьмите, отче, на нужды храма, - протянул я монаху пять евро.

Мы приложились к чудодейственной иконе "Млекопитательница", зажгли свечки. Мысленно попросили у Богородицы каждый своё и вышли к монаху, который сказал, что в пост масла они не делают, поэтому он дарит нам бумажные иконы "Млекопитательница" и "Свята Гора Афонска".

Внизу, почти у самой центральной площади, был храм Протат. Мы успели зайти в него, нам повезло, так как храм открыт только в середине дня и то на пару часов, приложились к "Достойно есть" (спасибо Анатолию, что он рассказал мне о том, как икона появилась на Афоне) и побежали к автобусу, который увидели, как только вышли из храма. Салон автобуса уже был забитым паломниками до отказа, а вокруг стояла толпа людей, желающих уехать в порт.

- Не волнуйся, сейчас должны второй автобус подать, - успокоил Григорий.

И словно услышав его слова, из-за угла вырулил второй автобус и встал на место уехавшего.

- Пакуй в багажник наши рюкзаки, а я займу место в автобусе, - приказал мне многоопытный Григорий и ринулся к машине, прямо в толпу, которая стала медленно выстраиваться в цепочку очереди. Никто не толкался и не ругался, здесь совершенно не действовала аксиома о том, что наглость второе счастье, без которой в России не проживешь и дня.

Места в автобусе хватило всем. Кому не хватило сидений, тот просто терпеливо стоял в тесном проходе плечом к плечу. Автобус не уехал, пока последний паломник не вошел в салон.

Ежесекундно извиняясь (хотя моих извинений никто не понимал) я с трудом протиснулся к Григорию до середины автобуса на занятое мне место. Слава Богу -тронулись. Опять, как и в первый день, когда мы ехали из Дафни в Карею, пылила раскаленная солнцем дорога, ветки деревьев с глухим стуком били по крыше автобуса, только теперь наш автобус не полз вверх, как в прошлый раз, а осторожно, как умелый альпинист, спускался с горы, постоянно пыхтя пневматикой тормозной системы, словно грузный человек, много лет страдающий постыдной отдышкой.

Впереди меня сидели два русских и о чем-то спорили. Один из них обернулся и я узнал в нем трудника Игоря из русского монастыря. Он тоже узнал меня и улыбнулся. Здесь, на Афоне, все друг другу улыбаются, даже если сильно устали, и от того нет между людьми раздражения и злобы. Когда ты, допустим, сидишь в автобусе, а кто-то в нем стоит, когда кто-то отдыхает в двухместной келье, а кто-то в двадцатиместной, когда кого-то перевозят из одного монастыря в другой на персональном джипе, а кто-то совершает трудные переходы на своих двоих - это ни у кого не вызывает злобы. Перед Богом все равны и все это хорошо понимают - и едущие в джипах и идущие по каменистым тропам Афона. На том держится вера православная.

Я улыбнулся в ответ Игорю, сообщил:

- В Уранополис сегодня отплываю.

- Вот кстати,- обрадовался Игорь.- Вы же из Москвы?

Я кивнул.

- Передадите небольшую посылку для моей знакомой?

Я опять кивнул:

-Только адрес её и телефон напишите.

Игорь протянул мне небольшой сверток. Стали искать ручку и бумагу, но все письменные принадлежности находились в рюкзаках, и было решено с адресом и телефоном повременить до порта.

В Дафни все побежали к кассам, Григорий с Игорем отослали меня покупать билеты, а сами пошли по каким-то своим делам - они выходили на первой пристани, в Свято-Пантелеимоновом монастыре, я плыл до конечной точки - до Уранополиса.

Отстояв длинную очередь, я купил три билета и стал дожидаться моих спутников у наших рюкзаков, которые мы побросали у самой двери церковной лавки, принадлежащей молдаванам, как уверял меня несколько дней назад Саша из Воронежа.

В нескольких метрах от лавки молдаван стоял невзрачный рыжий мужичонка. Вид у него был очень усталый и озабоченный. Вокруг мужичка стояло пять картонных коробок, столько же сумок и столько же пакетов. Мужичок смотрел на эту груду вещей с тоской обреченного. Весь его вид говорил о том, как же ему справиться со всем этим.

Несомненно, настолько затариться мог только Саша из Воронежа, что так и оказалось, когда мужичок повернулся ко мне лицом. Я помахал ему рукой.

Саша тоже узнал меня и приветственно закивал издали.

Вокруг сновали толпы паломников, закрывая Сашину фигуру от меня.

- Пошли на посадку,- сказал Григорий, неожиданно вынырнувший из толпы.

- Нам ещё Игоря надо дождаться. Ты можешь немного постоять тут? Мне надо поговорить вон с тем человеком, - указал я на Сашу.

-Беги, только не долго.

Мы облобызались с Сашей из Воронежа так, словно не виделись целую вечность и он рассказал мне, что не выполнил наказ какой-то матушки Анастасии из Воронежа. Она уже не первый раз просит Александра набрать воды из источника Афанасия Афонского. Этой водой она только и лечится, а Саше всё никак не удается попасть на этот источник. Вот и на этот раз Бог не удосужил. Опять будет неловко перед матушкой.

- Погоди, Саша, - осенило меня (уже который раз на Афоне),- меня же в рюкзаке твоя бутылка лежит с водой из этого источника. Сейчас принесу.

-А как же ты?

- Так я же ещё одну бутылку для себя набрал у Афанасия, а твою бутылку наполнил, чтобы в дороге воду пить.

И мы оба удивленно перекрестились. Бог, он и только он знал, что так оно и будет, когда Саша в монастыре св. Павла отдал мне эту бутылку, когда я в Панагее забыл вернуть её законному владельцу, когда наполнял водой бутылку у источника Афанасия Великого, когда не выпил эту воду дорогой от Лавры до Иверона.

Саша принял от меня этот подарок как самое большое сокровище и тут я увидел о. Феодосия. Я сразу узнал его.

- Добрый день, отче,- обратился я к нему уже немного по - светски.

-А, Владимир! Вас так, кажется, зовут?

- Да, о. Феодосий.

- Не зря ведь говорят, что все дороги ведут на Афоне в Дафни.

- И в Карею, о. Феодосий.

- Да, и в Кариес,- согласился о. Феодосий.- Вы все пункты рекомендаций паломнику выполнили?

- Все, о. Феодосий, и даже больше. Вот только к сербам в Хиландар не попал.

- На всё воля Божья. В следующий раз Хиландар посетите.

- Знаете что, о. Феодосий. Давайте - ка я вас на память сфотографирую.

И о. Феодосий охотно согласился, хотя священники фотографироваться не любят, особенно монахи Афона.

- Будете на Крите, обязательно найдите меня. Вот мой адрес в Ираклионе и телефон,- протянул бумажку о. Феодосий и тут же повернулся к проходящему мимо русскому священнику.

Я услышал, как он просит у другого батюшки, какого-то блёклого, одетого в вылинявшую, заштопанную во многих местах рясу, немного, сколько можешь, денег на маршрутку до соседнего монастыря.

- Откуда о. Феодосий у меня деньги. Сам поиздержался изрядно, скоро, как и ты буду у братии милостыньку просить Христа ради на проезд.

В порыве чувств я вытащил из заднего кармана своих роллхолловских американских брюк горсть монет - что-то около десяти евро - и протянул их о. Феодосию.

Смутное подозрение о том, что о. Феодосий никогда не жил на Крите, стало закрадываться в мою душу: "Не сиромаха ли, случаем, отец Феодосий?"

Неискушенным читателям, а я уверен, что такие найдутся, немного поясню. Сиромахами на Афоне называют бродячих монахов, можно сказать афонских бомжей, которые не живут в каком-то конкретном месте, монастыре, скиту, келье, каливе, а путешествуют по всей монашеской республике от одной обители к другой, стараясь попасть на праздничные службы-панигиры. В такие праздники в любом монастыре обязательно примут всех, разместят, накормят праздничным завтраком или ужином. В такие дни в любой обители стол накрывается побогаче, со всякими разносолами и даже вином. Вот многие сиромахи этой традицией пользуются: там подкормятся, тут выпьют за здравие насельников, здесь отоспятся. Так и живут из года в год. Психология у сиромахов не сильно отличается от мыслей простых бомжей, которые думают: пусть мой быт не устроен, зато никому не подчиняюсь и не имею никакой ответственности.

Я понял, что о. Феодох в Ватопеде, не просто так спрашивал меня об о. Феодосии, видно он с подозрением относился к этой категории монашествующих, что не удивительно. Ведь, как я уже говорил, в этом монастыре порядок почти военный и монахи-труженники, монахи-молитвенники, живущие по жесткому монастырскому уставу, к сиромахам, ведущим, если можно так выразиться, праздный или полупраздный образ жизни, относятся несколько иначе, чем к монастырской братии. Впрочем, среди сиромахов встречаются иногда такие молитвенники и подвижники, что всех их под одну гребенку чесать не следует, чтобы не впадать в грех гордыни.

Пока я предавался этой нехитрой философии, меня окликнул Григорий, после этого я больше Сашу из Воронежа и о. Феодосия не видел. Закрутившись, я как-то забыл о многочисленных коробках, окруживших Сашу, как почётный картеж, о том, что хотел помочь ему с погрузкой. Мне до сих пор стыдно, что вспомнил об этом поздно, но, надеюсь, что ему помогли другие паломники. На Афоне все помогают нуждающимся в поддержке бескорыстно и участливо.

Подошел Игорь, он уже написал адрес и телефон на книге, которая была в свертке, предназначенном для его знакомой, и мы пошли на посадку. Я рванул напрямую к парому, Григорий едва удержал меня за локоть:

- Подожди, здесь проход через таможню!

И мы встали в очередь, которая, впрочем, быстро двигалась к парому, так как таможенники не зверствовали, осматривали вещи весьма бегло. Рюкзаки они вообще не досматривали, но когда один из паломников, такой же наглый, как и я, попытался пройти на паром, минуя таможню, его вежливо остановили стражи законности и попросили встать в общую очередь.

Таможню греческие власти устроили в Дафни для того, чтобы не вывозились паломниками с полуострова афонские ценности.

На верхней палубе мы успели занять три кресла.

- Игорь, ты в святые метишь?- спросил я, вспомнив его разговор с монахом в Свято-Пантелеимоновом монастыре.

Григорий удивленно уставился на нас.

- Да нет. Это о. Владимир шутит. Он меня всё время разыгрывает. А про о. Макария он не шутил. У духовника русского монастыря очень сильная молитва.

В разговоре выяснилось, что до Афона Игорь несколько лет был трудником в Оптиной Пустыни и уже полтора года лечит душу в делах и молитвах в Пантелеимоне. Ему здесь очень нравится.

- Смотрите, как получилось. Все мне советовали ехать на Афон или зимой, весной либо осенью, а я поехал в самую жару, - рассуждал я, беседуя с попутчиками.

- Ну и правильно сделал,- одобрил Григорий.

- Почему?

- Потому что зимой или осенью из-за штормов на море приходится ждать паром несколько суток, в монастырях холодно и можно легко простудиться. Лучше ехать летом или в сентябре, но и сентябрь на Афоне может быть дождливым.

Игорь подтвердил выводы Григория кивком головы.

Я обратил внимание, что Игорь, несмотря на жару, был одет в ту же толстую светлоклетчатую рубашку с длинными рукавами, в которой он ходил в русском монастыре.

Едва мы успели сфотографироваться на палубе, как паром "Святой Пантелеимон" плавно причалил к арсане Свято-Пантелеймонова монастыря и я тепло распрощался с Григорием и Игорем.

Они вышли на пристань и затерялись в толпе паломников, вскоре, когда паром отчалил от арсаны, я увидел, как Григорий повернул направо, в обход стоящего в строительных лесах архондарика, а Игорь пошел в левую сторону - к воротам монастыря.

Светские искушения

22 августа 2011 года. Отель "Александрос Палас"

Три часа ночи. Лежу на белоснежной, широкой, как сельский аэродром, кровати в своем номере. Спать совсем не хочется. Смотрю в темноту, на фонари, на отраженный их светом огромный бассейн с пресной водой, а мысли крутятся вокруг Афона. Вышел на балкон, который и балконом назвать нельзя, потому что он заканчивается газоном, на котором растут жиденькие кустики, отгораживающие балкон и лужайку от пешеходной асфальтовой дорожки. Можно вот так, перешагнув через эти кустики, попасть напрямую через балкон в номер. Что-то архитектор здесь перемудрил, планируя балконы на первых этажах. Но в целом отель неплохой. Хотя для пяти звезд он мог бы быть чуть-чуть пошикарней.

Да что мне этот отель, будь он хоть десяти звезд, милее Афона он всё равно бы не стал. Разве можно сравнить безвкусный шведский стол отеля с его ненатуральными, генно-модифицированными продуктами и намоленную пищу афонских монастырей, или шикарный, но холодный, бездушный номер с милой моему сердцу кельей любого монастыря на Афоне?

Сегодня, нет, уже вчера, в двенадцать часов дня я отплывал от Дафни в Уранополис и уже через два часа огромная толпа небритых, бородатых, подтянутых, загорелых и немного утомленных бессонницей мужчин, привлекая внимание многочисленных отдыхающих на пляже, сошла на уранопольской пристани и разбрелась по автобусам, автомобилям, катерам и прибрежным отелям для того, чтобы через некоторое время в кругу родных и близких рассказать о своем удивительном путешествии, ведь у каждого, вернувшегося с Афона, для слушателей был приготовлен свой, особый, непохожий на другие, рассказ.

Казалось, что в этот миг с палубы парома десантировалось небольшое войско для выполнения особой миссии, и этой миссией было слово и дело Христово.

Как только первые паломники ступили на грешную землю, так сразу для них начались мирские соблазны в виде голых женщин, вальяжно разбросавших свои загорелые телеса на многочисленных прибрежных пляжах.

Несведущие представительницы прекрасного пола, а были и такие, спрашивали, удивленно поднимая брови, - откуда появилось столько мужчин в городе; сведущие, чувствуя на себе цепкие взгляды противоположного пола, изголодавшегося по женскому теплу, кокетливо изгибали соблазнительные части тела, и кто-то из отдыхавших мужчин принимался полушепотом объяснять своей спутнице, вот, мол, есть такой полуостров Афон, на который женщин вообще не пускают, а мужчинам, и то не всем, выдают специальные паспорта для его посещения, где они ночи напролёт молятся с монахами в монастырях, а днём ходят с рюкзаками по горам и очень этим довольны.

В первый день, когда мы ехали из аэропорта в Уранополис, мне показалось, что от отеля "Александрос Палас" ехать до пристани никак не меньше двадцати минут. Однако, в рекомендациях паломнику, выданных мне Виктором Кусковым в Москве, было написано, что на автобусе до отеля езды всего три минуты. "Дойду пешком, не буду лезть в автобус с полным рюкзаком, чтобы через три минуты выйти", - решил я, направляясь в сторону отеля по приморскому шоссе и ещё полтора часа шел с рюкзаком за плечами по дороге, раскаленной солнцем и автомобильными шинами до состояния плавления асфальтовой, проклиная составителей рекомендаций паломнику за неточные данные. Идти пришлось по самому краю проезжей части. С одной стороны (правой) дорога вплотную примыкала к скалам, с другой стороны она вплотную к проезжей части была огорожена металлическим отбойником. Ширина дороги едва достигала нескольких метров, на которых с трудом могли разъехаться два встречных автомобиля. Поэтому мне постоянно сигналили и каждый раз я прижимался вплотную к скале, чтобы пропустить транспорт. А дорога всё петляла и петляла, уже скрылись за горой последние крыши города, уже было пройдено с десяток вывесок разных отелей, а Александрос Паласа как не было, так и не был. Прошел я мимо его, что-ли ? Может, не заметил? Спросил об этом у охранника очередного отеля, тыча пальцем в название на ваучере, который я достал из рюкзака, и охранник, прикрыв глаза в размышлении, указал куда-то вдаль, выставив перед моим носом два пальца. Я так и не понял, что это означало: два километра или пара отелей, мимо которых мне еще предстояло пройти. Главное другое, главное то, что я иду правильно, хоть и падаю от усталости. И что удивительно: иду по гладкой дороге, а идти в сто раз тяжелее, чем по каменистой тропе на Афоне.

Ваучер, чтобы потом не рыться в рюкзаке, я положил в задний карман своих американских штанов и с надеждой, что через что-то непонятное мне "два" достигну заветной цели, бодро зашагал дальше. Слева, за отбойником. Тянулись белоснежные пляжи с шезлонгами и навесами, с загорающими людьми, а я как каторжный. Тащился по раскаленной дороге и впервые за всю поездку злобно материл, сам уже не знаю кого. Кажется, в первую очередь свою незадачливость. В каком-то наиболее узком месте проезжей части, пропуская очередную машину, неловко зацепился локтем правой руки за колючую ветку кустарника, свисающего с горы, и кровь тонкой струйкой потекла по руке сначала к запястью, потом к кончикам пальцев. Не было никакой возможности остановиться на узкой дороге, снять рюкзак, найти перекись водорода и пластырь, обработать и залепить им глубокую царапин.

Впрочем, кровотечение через некоторое время прекратилось, кровь, свернувшись под сорокаградусными лучами греческого солнца, перестала бежать, и запеклась на руке алыми подтеками и вообще... выглядел я в этот момент очень впечатляюще. Водители с удивлением и явным сочувствием смотрели на одинокого запыленного путника с рюкзаком за спиной и стареньким посохом в руке.

В таком вот, отнюдь не респектабельном виде, появился я в своём пятизвездочном отеле, и когда, следуя привычке, приобретенной на Афоне, небрежно бросил в угол свой рюкзак, достал из заднего кармана брюк расплывшийся от пота мокрый ваучер и положил его на прозрачную, очень претензионную стойку в регистратуре, дежурная на ресепшне девица слегка опешила, но, надо отдать ей должное, быстро взяла себя в руки, выдавив на удивленном лице дежурную улыбку. Такого посетителя она, наверное, давно не встречала, если вообще когда-либо встречала. Взглянуть на необычного гостя выглянул из своей коморки начальник регистратуры, подняли головы отдыхающие, дремавшие доселе в мягких кожаных креслах, терпеливо ожидая у ресепшна туристический автобус в Афины.

Персонал в подобных отелях вышколен до механического состояния, поэтому взамен ваучера я получил магнитный ключ с номером своих апартаментов и сопровождаемый заинтересованными взглядами, преимущественно женскими, гордо удалился к восьмому корпусу отеля.

Молва о необычном постояльце со скоростью тайфуна разнеслась по отелю, и на следующий день, на пляже, мне не было отбоя от русскоговорящих женщин: то одна, то другая приставали с расспросами, требовали подробно рассказать им о загадочном монашеском государстве, а я, в который раз, вспоминал неустаревающий уже несколько тысячелетий библейский сюжет о запретном плоде в райском саду, который сорвали с дерева наши прародители, науськанные подлым змеем - искусителем, лишив тем самым нас райского существования на земле.

23 августа 2011 года. Не спится.

Шесть часов утра. Читаю молитвы с четырёх часов, пью кофе и мне кажется, что нахожусь на Афоне. Там сейчас подходит к концу литургия.

Утрени в монастырях Афона начинаются в разное время:

- св. Пантелеимон - в четыре часа;

- св. Павел - в три часа;

- Лавра - в три тридцать;

- Иверон - в три тридцать.

Утреня длится четыре часа, вечеря - три часа и начинается в семнадцать часов, потом трапеза, потом выносят святыни, потом повечерье: где с чтением акафиста, где просто - тридцать минут, и сон до утренней (ночной) службы.

Уже девять утра, пора на завтрак. Допишу позже. Кстати, монахи готовят пищу ничуть не хуже, чем в этом пятизвездочном отеле, в ресторан которого сейчас иду. Надо учитывать, что сейчас пост и монахи не готовят мясных блюд. Так вот, не смотря на успенский пост во всех монастырских трапезных, кроме русского монастыря, столы ломились от изобилия арбузов, дынь, помидоров, винограда, про оливки я даже не говорю. Кстати, оливки в Греции маринуются по особым рецептам - без добавления уксуса и от этого невероятно вкусны. Но вкуснее всех лакомств в Греции - это... афонская вода, которую можно пить бесконечно. Может и пища от того вкуснее светской, что готовится с молитвой да на этой вот воде.

Вообще-то после монастырского стола я совсем не могу с аппетитом питаться в ресторане: всё мне тут кажется искусственным, без запаха, без цвета. Не радуют душу мясные блюда пяти видов, ананасы, десятки видов салатов, многочисленные десерты, апельсины. Даже арбузы здесь кажутся сплошь напичканными нитратами.

На Афоне сейчас идет трапеза, так что она совпадает с моим завтраком в Александрос Паласе, но какие они разные - эти завтраки.

Что это я - всё о еде, да о еде. Можно было бы и в отеле попоститься. До окончания Успенского поста осталась пара дней.

В связи с этим вспомнилась мне притча про одного человека, который не удержался от искушения чревоугодия.

Как-то на Афоне в келью старца поселился молодой послушник, чтобы вместе молиться и строго держать пост.

Однажды, когда старец ненадолго отлучился, послушник не выдержал: взял яйцо, положил его на кольцо старинного амбарного ключа и стал поджаривать его на свечке. Неожиданно возвратившийся старец застал послушника за этим занятием.

- Что ты там делаешь? - удивился он.

- Да вот, отче, лукавый подбил меня испечь яичко во время поста, - ответил ученик.

Вдруг из угла кельи раздался громкий голос:

- Не верь ему, старик! Я сам учусь у него!

Ночью слышал собачий скулеж. Может где-то деревенька недалеко от отеля? Интересно, как выглядит греческая деревня?

И вот теперь, когда позавтракал, решил сходить в эту деревеньку. Дошел до забора отеля, отодвинул железные ворота и оказался в небольшом, выжженном солнцем поле, огороженном по периметру ржавой сеткой - рабицей. По всему этому безжизненному полю были разбросаны телеги без колес, бороны, жатки, а у дальнего края поля прижалась к холмику маленькая хижина, возле которой стоял старенький трактор без кабины, за трактором из собачьей будки вылезла рыжая дворняга и загавкала в мою сторону. За холмом виднелись крыши домов.

Видимо это поле принадлежало какому-нибудь фермеру. Пройдя через поле, не обращая никакого внимания на лай, я поднялся на холм и оказался на краю небольшого городка Неарода, название которого я прочёл на придорожном указателе. Пройдя по асфальтированной дороге с километр, я увидел желтый супермаркет.

За супермаркетом начинался, собственно, сам городок. Чистенькие улочки встретили меня тишиной. Казалось, что городок вымер, только в некоторых двориках под тенистыми деревьями сидели люди.

На углу каждой улочки был сооружен на заборе небольшой макет храма, точно такой же, какие мы видели во множестве на дороге, когда ехали на автобусе из аэропорта "Македония" в Уранополис.

Но где же люди?

Чтобы узнать об этом я зашел в помещение мэрии. О том, что это мэрия, я догадался по флагам Евросоюза у крыльца и по табличке над дверью. Мэрия состояла всего из трех крохотных кабинетиков и небольшого зала для заседаний. Я обошел все помещения, но ни одного человека так и не увидел. В открытых настежь кабинетах на столах стояли без присмотра ноутбуки, компьютеры, множительная техника, портфели. Просто Клондайк для наших воришек. У нас бы эта оргтехника долго без присмотра не залежалась.

И вдруг, через открытое окно я услышал торжественный колокольный звон. Я вышел из здания мэрии и, пройдя сотню метров по неширокой улочке, вышел на центральную площадь городка, где у ворот собора стояла толпа нарядно одетых мужчин, женщин и детей: они слушали колокольный звон и молились.

Вот, оказывается, где находились все жители этого городка. Едва только затих колокольный звон, как все дружной толпой направились с площади на приморскую набережную, где звучала громкая музыка и разворачивались торговые ряды. Затесавшись в толпе, я шел вдоль торговых точек, примерялся к товарам и не удержался, купил - таки несколько не нужных никому побрякушек, которых полно сейчас на любой нашей второразрядной барахолке. Видно, это безумие - привезти что-то из-за границы ещё долго будет преследовать наших людей, находившихся семьдесят лет за так называемым "железным занавесом". Одно время за эту страсть наших туристов называли на Западе "пылесосами".

В городке сегодня был праздник, но какой мне так и не удалось узнать. О том, что это праздник религиозный или день города, если такие в Греции отмечаются, я догадывался. И только вечером того же дня я узнал у переводчика из отеля, что в Неароде сегодня праздновали Успение Богородицы, которое в Греции каждый городок почему-то отмечает в разные дни.

Среди продавцов на ярмарке было много негров, хотя до Африки от Греции не так уж и близко. Этих черных торговцев я наблюдал во множестве на испанских, итальянских, французских, немецких, даже румынских базарах. Как они проникают в эти страны, только диву даешься. Для прикола на ярмарке в Неароде я сфотографировал двух таких торговцев, так они, наглецы, попросили показать, как получились на фото.

Выходя из городка, я уперся в ворота небольшого храма, во дворе которого так же, как на набережной, шли народные гуляния. Причем здесь пищу и выпивку всем раздавали бесплатно. Я зашел в храм, поставил свечи перед иконами и вернулся во двор, где мне предложили бутылку легкого греческого вина "Маламатина" и вкусный плов. Гречанки танцевали сиртаки, мужчины сидели за столами и чинно вели разговоры. Улыбающиеся девушки разносили на подносах угощения, но когда я стал расспрашивать одну из них, какой же сегодня праздник, к нам подскочила разъяренная женщина бальзаковского возраста и стала строго отчитывать разносчицу яств. При этом она указывала в мою сторону и делала такие гримасы, что нетрудно было догадаться - так мне вести себя с незнакомой девушкой не следует. Вообще, от этого городка и от его жителей веяло такой патриархальностью, что это чувствовалось во всем: и в одежде, и в манере общения, и в укладе жизни, и даже в старых моделях машин, стоящих у домиков на тихих улочках городка, среди которых я увидел несколько "Нив" первых выпусков семидесятых годов прошлого века. Даже в наших деревнях сейчас такие модели машин представляют большую редкость.

Слегка захмелевший на празднике, я тем же полем вернулся в отель.

На ужине к моему столику в ресторане подошла одна из тех женщин, которые пытали меня на пляже вопросами об Афоне. Следом за ней шел полный мужчина с длинной седой бородой, одетый в джинсы и пеструю рубаху.

- Это наш батюшка,- сказала женщина.- Он тоже, как и вы, хочет попасть на Святую Гору, вы не расскажете, как это сделать.

- Я бы с удовольствием всё рассказал, но завтра улетаю в Россию.

Священник бросился извиняться, а я подумал грешным делом: "Вот как батюшки отдыхают от трудов праведных. В пяти звёздах!"

Самой большой моей ошибкой стало то, что после Афона я поселился в "Александрос паласе" и в светских соблазнах, разговорах, общениях за несколько дней растерял всю ту духовность, тот настрой, которые приобрел на Святой Горе. Можно было приехать в Уранополис на один вечер, переночевать где-нибудь в частной комнате, а утром на рейсовом автобусе спокойно уехать в аэропорт.

В последнюю ночь перед отбытием из Греции я так и не уснул.

Эпилог

В маленьком аэропорту "Македония", похожем на российский районный автовокзал, творилось настоящее вавилонское столпотворение. Одновременно отправлялись в полёт сразу три борта: два - на Москву; один - на Бухарест; один - на Лондон.

Крохотный зал едва вмещал четыре огромных очереди к регистрационным стойкам. И если бы не сотрудники "Mouzenidis Travel", разъясняющие пассажирам, куда надо занимать очередь, то увидеть, какая цепочка тянется к твоему регистрационному окошку, было бы просто невозможно.

Когда подошла моя очередь сдавать рюкзак, я растерялся: сдавать ли мне в багаж посох, найденный у каливы святого Харлампия на Афоне или взять в салон?

Посох не вмещался в рюкзак, и я взял его с собой, но когда проходил в накопитель, меня решительно остановила крупная женщина в форме таможенной службы и строго указала на посох.

Я долго не понимал, что она от меня хочет, пока на помощь не подоспел парень в желтой майке из фирмы "Mouzenidis Travel":

- Таможня не разрешает перевозить такие вещи ручной кладью. Видите, на вашем посохе один край заканчивается остро заточенным стальным шурупом, что можно приравнять к холодному оружию.

- Как же быть? Я с этим посохом прошел весь Афон. Посох мне очень дорог.

- Придётся оставить его здесь, - грустно улыбнулся представитель "Mouzenidis Travel". - Правила едины для всех.

С огромным сожалением оставлял я свой посох у большого бака в конце зала регистрации пассажиров, в этом пластиковом баке уже лежали другие предметы, запрещенные для перевозки их в самолёте. "Прощай мой любимый посох, прощай моя афонская палочка-выручалочка!"

Когда заходили на трап, кто-то окликнул меня, я посмотрел назад и увидел Сашу из Москвы, с которым мы жили в келье монастыря св. Павла. В салоне самолета я подошел к нему, и мы договорились, что при наличии свободных мест пересядем поближе друг к другу и пообщаемся во время полёта, но самолет был забит людьми до отказа, и нам с Сашей в последний раз удалось поговорить только в Шереметьево.

После предложенного пассажирам ужина, я направился к туалету, расположенному в хвосте самолёта и когда проходил последний ряд, где вибрация корпуса авиалайнера особенно чувствовалась, кто-то с крайнего сиденья последнего ряда дернул меня за локоть. В последнем ряду сидел ... Лом со своей компанией братков.

Вот о чём мне подумалось к своему стыду только сейчас: может это были никакие не братки, а обычные жизнелюбивые, неунывающие русские мужики из какого-нибудь курского села? Допустим, это были комбайнеры или трактористы.

Простите, православные, простите братья мои во Христе, что я вас так окрестил, простите меня грешного, что не удосужился запомнить или записать ваши имена и вот теперь забыл, как вас зовут. Если вы когда-нибудь прочитаете эти строки, то откликнитесь, пожалуйста, чтобы я сделал соответствующие корректировки в тексте этого повествования. Это для меня очень важно, как память об удивительном нашем путешествии.

И ещё. За время паломничества на Святую Гору мой живот, наметившийся из-за малых физических нагрузок и малоподвижного офисного образа жизни, исчез, и на нем даже появились квадратики пресса, почти такого, который был у меня в годы активных тренировок. Исчезли также: отдышка, боль в суставах, нормализовалось нижнее и верхнее давление, беспокоящее меня при каждой смене погоды в Москве.

Поезжайте на Афон, походите по горам с тяжелым рюкзаком, постойте в монастырях на ночных службах, потрапезничайте всего два раза в сутки, при этом не испытывая в течение дня ни голода, ни жажды, и вы всего за неделю избавитесь от всех своих физических болячек, помолодеете, похудеете полезной для здоровья худобой. О душевном исцелении я даже не говорю - это само собой и непременно.

Ни один курорт, ни один лучший санаторий не заменит вам поездку на Святую Гору. Уверяю вас в этом, как побывавший там и всей душой желающий попасть туда ещё много-много - много раз.

До сей поры в мозгу и в душе моей звучат загадочные и такие прекрасные слова, много раз услышанные во время ночных молитвенных бдений в храмах Афона:

- КИРИЕ, ЭЛЕЙСОН!

- КИРИЕ, ЭЛЕЙСОН!

- КИРИЕ, ЭЛЕЙСОН!

Я летел в родную страну, и мне казалось, что меня на земле не было ровно десять дней. Ну, если не десять, то семь, проведённых на Афоне, - это точно.

И ещё: там, на географически далёком, но таком душевно близком Афоне, меня научили в любую свободную минуту и в любых жизненных обстоятельствах повторять одну чудодейственную, незамысловатую молитвочку, которую все хорошо знают:

ГОСПОДИ, ИИСУСЕ ХРИСТЕ, СЫНЕ БОЖИЙ, ПОМИЛУЙ МЯ ГРЕШНАГО!

Напоследок хочется сообщить, что руководствуясь духовными наставлениями о. Макария, духовника Свято-Пантелеимонова монастыря, совсем недавно я повенчался со своей дорогой супругой Татианой в столичном храме Иоанна Воина.

Храни вас Бог - ныне и присно и во веки веков. Аминь.

SMS, отправленные жене со Святой Горы (время греческое):

-15 августа, 08:36 - "Отплываю на Афон!";

-15 августа, 12:25 - "Я в Карее!";

-15 августа, 14:45 - "Я в Ватопеде!";

-15 августа, 22:41 - "Пришел из монастырского музея. Устал!";

-16 августа, 09:29 - "Меня причастили!";

-16 августа, 11:53 - "Иду один по горам к Пантелеимону!";

-16 августа, 15:58 - "Причастился по благословлению. На исповеди сказал духовнику, что брак не венчан!";

-16 августа, 16:04 - "Да, монастырь разрешил!";

-16 августа, 21:56 - "Только что кончилось Повечерье. Читали акафист Богородице. Подходили к кресту. До Вечери был на послушании в столовой!";

-17 августа, 21:49 - "В три утра начинается служба. Потом иду один на Святую Гору!";

-18 августа, 08:39 - "Начинаю подъем на Святую Гору!";

-18 августа, 18:36 - "Я поднялся на Святую Гору!";

-18 августа, 21:06 - "Необычная обстановка. Спим на склоне скалы. Внизу море и скалы. Облака в метре от головы!";

-19 августа, 20:57 - "Приложился к святым мощам Афанасия Афонского. Здесь им посажен кипарис. Я подходил к кипарису!";

-20 августа, 04:03 - "Пора на службу!";

-20 августа, 10:43 - "Мы у источника св. Афанасия Афонского!";

-20 августа, 14:52 - "Мы в Ивероне!";

-20 августа, 21:49 - "Пришел от Иверской с акафиста!";

-21 августа, 06:07 - "Идет литургия!";

-21 августа, 08:58 - "Еду в Карею к "Достойно есть"!";

-21 августа, 12:37 - "В Пантелеимоне встретил парня, знакомого с Тимофеем по Оптиной пустыни!";

-21 августа, 18:21 - "Зовут Игорем. Он в Оптиной ворота открывал!";

-21 августа, 18:22 - "Я в Уранополисе!";

-21 августа, 19:04 - "Вылет двадцать четвёртого!";

-21 августа, 19:08 - "Аэропорт в Салониках!";

-21 августа, 21:15 - "Билет не потерял!";

-22 августа, 00:46 - "Сильно устал, но пишу дневник, чтобы ничего не забыть. Мыслями я на Афоне. И долго там ещё буду. По два часа в сутки спать я привык на Афоне!";

-22 августа, 04:36 - "На Афоне уже служат. И я сижу - молюсь!";

-22 августа, 08:39 - "После Афона другая вода не пьется!".

P.S. Когда этот немного сумбурный рассказ близился к завершению, пришло письмо от отца Иринея, прочитавшего его вчерне. Да, да - от того монаха из Сретенского монастыря, который исповедовал меня в Ватопеде и допустил до причастия.

Вот что он пишет: "Отца Феодосия с Крита я, кажется, знаю. Встречал его и на Крите и на Афоне. Его митрополит Неапольский (на Крите) даже хотел в священники рукоположить, но о. Феодосий упорно стремится на Афон.

Мне кажется, что он не сиромаха. Просто на Афоне его не сразу хотят принять в греческий монастырь (там не всегда нашим соотечественникам идут навстречу в силу излишней национальной предосторожности), и поэтому о. Феодосий ищет пристанище в одной из келлий в Кариесе. А с деньгами там так и бывает - те, кто победнее, просят деньги друг у друга. На Афоне ведь только крупные монастыри имеют постоянные пожертвования от Евросоюза или богатых паломников: на келиях нет ни прихожан, ни Евросоюза. Иногда келиоты собирают средства на своё существование буквально по крупицам. Вы ведь только внешнюю сторону афонской жизни увидели, и то не всю.... Другое дело, - жизнь внутренняя, собственно монашеская. Этого ведь в архондариках не увидишь. Да, даже и внешний "блеск" монастырских гостиниц ещё не говорит ни о возрождении монастырей, ни об их духовном упадке. Ни машины, ни дороги на Афоне не скажут Вам о том, как в глубине человеческого сердца совершается подвиг. Поэтому, путешествуя в следующий раз, обратите внимание не только на особенности монастырского душа, но и на характер устроения души, а это вы увидите и уже отчасти услышали в монастырской молитве - хотя бы в том самом прошении "Кирие, элейсон", которое произносится с какой-то особенной торжественностью и трогательностью.

Август-декабрь 2011